В ЧЕТВЁРТОМ ПОКОЛЕНИИ

Вскоре после выхода "Современного волшебника" Роберт П. Милл сменил мистера Бушера на посту редактора журнала "Фэнтези и научной фантастики" ("F&SF").
Мистер Милл оказал мне величайшую в моей писательской карьере честь, предложив вести в "F&SF" ежемесячную колонку. Подобное случалось лишь однажды, когда мистер Кэмпбелл развернул дискуссию, приведшую к появлению "Сумерек". Начиная с ноябрьского номера за 1958 год, в котором вышла моя первая статья, я трудился не покладая рук месяц за месяцем, и сейчас, когда я пишу эти строки, близится десятая годовщина моей деятельности в качестве ведущего ежемесячной колонки.
Из всего, что мне приходится писать, беллетристики и не беллетристики, взрослой и юношеской прозы, статьи для "F&SF" доставляют мне наибольшее удовольствие. Я никогда не обращался в них к мистеру Миллу иначе как "Добрый редактор".
Как бы то ни было, однажды после обеда мистер Милл сказал, что несколько раз в течение дня видел по самым разным, не имеющим друг к другу отношения поводам, имя Лефковиц. Сие показалось ему забавным совпадением, и он поинтересовался, могу ли я сделать из этого рассказ.
Я, как всегда в своей легкой манере, бросил "Конечно!" и немного поразмышлял на предложенную тему.
В результате появился рассказ, который я рассматриваю как благодарность мистеру Бушеру. Видите ли, Бушер был истовым католиком.
(Я вынужден писать "был", ибо в апреле 1968 года, к великому прискорбию всех, кто его знал, Бушер скончался. Он был настолько добрым человеком, что его любили даже отвергаемые им авторы, причем в тот самый момент, когда он их отвергал. На свете не существует более жесткого теста на истинную любовь.) А поскольку мистер Бушер был
искренним католиком, над "F&SF" во времена его руководства витал дух католицизма - всегда, впрочем, приятный и либеральный.
Поэтому я решил отдать дань редакторской деятельности мистера Бушера и попытался воспроизвести этот чудесный аромат на страницах моего рассказа. Я не смог придать ему католического привкуса, поскольку сам не являюсь католиком. Но я сделал это единственным доступным мне способом. Я написал еврейский рассказ. Полагаю, это единственный еврейский рассказ, который я когда-либо хотел написать.
Вот так упоминание мистером Миллом имени Лефковица привело к созданию "В четвертом поколении".
В десять часов утра Сэм Мартен выбрался из такси, как всегда пытаясь одной рукой открыть дверь, второй придержать портфель, а третьей вытащить бумажник. Поскольку у него было всего две руки, задача была трудновыполнимой. Он уперся в дверь коленом и беспомощно захлопал себя по карманам, пытаясь найти бумажник.
По Мздисон-авеню непрерывным потоком неслись автомобили. Красный грузовик неохотно притормозил на перекрестке и, как только сигнал светофора сменился, рывком дернулся вперед. Надпись на его боку извещала безразличный мир:

""Ф. ЛЕФКОВИЦ И СЫНОВЬЯ."
ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ ОДЕЖДОЙ".

"Левкович", - рассеянно подумал Мартен и вытащил наконец бумажник. Запихивая портфель под мышку, он бросил взгляд на счетчик.
Доллар шестьдесят пять; у него три по одному, две единички отдаст, останется одна... нет, так не пойдет. Бог с ним, лучше разбить пятерку и дать двадцать центов на чай.
- Ладно, дружище, - сказал он. - Бери доллар восемьдесят.
- Спасибо, - бросил водитель с профессиональным равнодушием и дал сдачу.
Мартен запихал три доллара в бумажник, положил его в карман, подхватил портфель и влился в людской поток, понесший его к стеклянным дверям.
"Левкович?" - подумал он неожиданно и остановился. Прохожий едва увернулся от его локтя.
- Простите, - пробормотал Мартен и снова двинулся к дверям. Левкович? На грузовике было написано по-другому. Там было Лефковиц. Почему он подумал "Левкович"? Ну, допустим, менять "Ф" на "В" он приучился на уроках немецкого в колледже, но откуда взялось окончание "ич"? Левкович? Он постарался отделаться от глупых мыслей. Стоит
расслабиться, и эта фамилия привяжется к тебе, как назойливая мелодия.
Думай о делах! Он пришел сюда переговорить за утренней чашкой кофе с этим типом, Нэйлором. Он пришел, чтобы добиться перечисления денег по договору и начать плавный финансовый подъем, который позволит ему через два года жениться на Элизабет, а через десять лет перебраться в пригород и стать состоятельным отцом семейства. Сейчас ему двадцать три. Будущее рисовалось Мартену в радужном свете. С выражением суровой уверенности на лице он вошел в холл и направился к кабинкам лифта, краем глаза следя за белыми буковками указателей.
У него была странная привычка разглядывать надписи и номера кабинетов на ходу. Он всеми силами старался не замедлять движения и уж не дай Бог совсем остановиться. Читая на ходу, уверял себя Мартен, он поддерживает впечатление человека знающего и уверенного в себе, а это чрезвычайно важно для того, кто работает с людьми.
Ему была нужна компания "Кулинэттс" - удивительное, странное слово. Фирма специализировалась на мелких кухонных принадлежностях, и им очень хотелось, чтобы название было значительным, женственным и игривым одновременно.
Глаза его пробежали по всем "М" и пошли дальше: Мандел, Ласк, "Липперт Паблишинг" (целых два этажа), Лафковиц, Кулинэттс. Вот они - 1204. Десятый этаж. Отлично.
Затем он все-таки остановился, потоптался на месте и вернулся к указателю, словно последний приезжий. Лафковиц?
Странное написание.
Он не ошибся. Лафковиц, Генри Дж., комната 701. Через "А". Нет, так не пойдет. Бесполезно. Бесполезно? Что бесполезно? Мартен решительно потряс головой, словно желая ее прочистить. Черт, да какое ему дело, как они пишутся!.. Он нахмурился, развернулся и торопливо зашагал к лифту, который захлопнулся перед самым его носом.
Открылась соседняя дверь, и Мартен быстро заскочил в кабину.
Сунув портфель под мышку, постарался придать себе живой и энергичный вид. Вот он - молодой, способный, исполнительный. Надо произвести впечатление на этого Алекса Нэйлора, с которым он общался только по телефону. Если убиваться по поводу всяких там Левковицев и Лафковицев... Лифт бесшумно остановился на седьмом этаже. Молодой человек в рубашке с коротким рукавом вышел из кабинки, удерживая в руках поднос с тремя чашками кофе и тремя сандвичами. Когда двери начали закрываться, в глаза Мартену бросилась надпись на рифленом стекле кабинета:

""701 - ГЕНРИ ДЖ. ЛЕФКОВИЧ. ИМПОРТЕР"."

В следующую секунду дверцы лифта отсекли его от седьмого этажа. Мартен непроизвольно дернулся и едва не крикнул: "Мне тоже на седьмой!" Кричать, однако, было некому. В кабинке остался он один. Да и никаких причин выскакивать на седьмом этаже у него не было. Тем не менее Мартен почувствовал странное, звенящее возбуждение. В указателе все-таки была ошибка. Фамилия писалась через "Е", а не через "А". Безграмотному кретину дали пакетик с буковками, и он налепил их задней ногой.
Левковиц. Все равно неправильно. Он снова потряс головой. Второй раз. А как правильно?
Лифт остановился на десятом, и Мартен вышел. Алекс Нэйлор из "Кулинэттс" оказался добродушным, краснолицым мужчиной средних лет с копной белых волос и широкой улыбкой. Сухой, шершавой ладонью он крепко потряс руку Мартена, левую руку он положил ему на плечо, выражая тем самым искреннее дружелюбие.
- Оставлю вас буквально на две минуты. Хотите перекусить прямо здесь? У нас отличный ресторанчик, а бармен сделает превосходный мартини. Согласны?
- Отлично, отлично. - Мартен подкачал энтузиазма из потайного резервуара.
Две минуты растянулись до десяти, Мартен ждал, испытывая обычную неловкость, которую всегда чувствуют люди в чужом кабинете. Он разглядывал обивку на мебели, картины на стенах и даже попытался полистать лежащий на столике рекламный проспект.
Зато он не думал о Лев... Он о нем не думал.
Ресторан оказался хорошим; вернее, был бы хорошим, если бы Мартен чувствовал себя свободнее. К счастью, он был освобожден от необходимости поддерживать разговор. Нэйлор говорил быстро и громко, наметанным глазом оценил меню и порекомендовал "яйца по-бенедиктински", прокомментировал погоду и посетовал на заторы на дорогах.
Пользуясь случаем, Мартен пытался стряхнуть с себя странную рассеянность. Но беспокойство неизменно возвращалось. Что-то было не так. Неправильное имя. Оно мешало ему делать то, что он должен делать. Мартен отчаянно попытался прекратить это безумие. Перебив собеседника, перевел разговор на деловые рельсы. Это было неосмотрительно - без необходимой подготовки получилось слишком резко. Еда, однако, оказалась великолепной, подали десерт, и Нзйлор ответил ему вежливой улыбкой. Он признал, что существующее соглашение его не удовлетворяет. Да, он изучал фирму Мартена, и ему кажется, что возможность, безусловно, есть, и...
На плечо Нэйлора опустилась чья-то рука, и остановившийся за его спиной человек сказал:
- Привет, Алекс, как мальчишка?
Нэйлор обернулся, на лице его уже сияла готовая улыбка.
- Привет, Лефк, как дела?
- Не жалуюсь. Увидимся на... - Незнакомец отошел, и голос его потонул в общем шуме.
Мартен ничего не слышал. Он попытался встать, колени его дрожали.
- Кто этот человек? - напряженно спросил он. Вопрос прозвучал
резко и безапелляционно.
- Кто, Лефк? Джерри Лефковиц. Вы его знаете? - Нэйлор удивленно уставился на собеседника.
- Нет. Как пишется его имя?
- Думаю, Л-Е-Ф-К-О-В-И-Ц. А что?
- Через "В"?
- Через "Ф"... Постойте, "В" там тоже есть. - Добродушное выражение на лице Нэйлора почти сошло на нет.
- В этом здании есть один Лефкович, его фамилия заканчивается на "Ч". Понимаете? Лефкович.
- Вот как?
- Комната 701. Это он?
- Джерри не работает в нашем здании, его контора на противоположной стороне улицы. Другого я не знаю. Здание у нас очень большое. И я не веду картотеку на всех, кто здесь трудится. К чему все это, простите?
Мартен покачал головой и откинулся на спинку стула. Он и сам не знал к чему. А если и знал, не рискнул бы объяснить. Не мог же он сказать: "Меня сегодня преследуют всевозможные Лефковицы". Вместо этого он произнес:
- Мы говорили о перспективах...
- Да, - откликнулся Нэйлор. - Как я уже сказал, я изучал вашу фирму. Знаете, мне необходимо вначале переговорить с парнями из производственного отдела. Я вам дам знать.
- Конечно, - пробормотал Мартен убитым голосом. Нэйлор никогда не даст ему знать. Дело окончательно провалилось.
Но под отчаянием и досадой по-прежнему шевелилась непонятная тревога.
К черту Нэйлора. Теперь Мартену хотелось одного: поскорее со всем разделаться и продолжать дальше. (Что продолжать?.. Но вопрос был задан едва слышным шепотом. Тот, кто его задал, уже умирал внутри его, затухал и растворялся...)
Обед наконец-то закончился. Если при встрече Мартен и Нэйлор вели себя как добрые старые приятели, то расстались они как чужие люди.
Мартен почувствовал облегчение.
В висках у него стучало, когда он пробирался между столиков, а потом вон из призрачного здания на призрачную улицу. Призрачную?
Мэдисон-авеню в час двадцать дня, ранней осенью, когда ярко сияет солнце, и десять тысяч мужчин и женщин прогуливаются по ее тротуарам.
Но Мартен чувствовал неладное. Сунув портфель под мышку, он угрюмо зашагал в северном направлении. Последний проблеск сознания напомнил ему, что в три часа у него деловая встреча на Тридцать шестой авеню. Ничего. Обойдется. Он шел к окраине. На север.
На пересечении с Пятьдесят четвертой он перешел через Мэдисон и пошел на запад, потом резко остановился и посмотрел вверх.
На высоте третьего этажа в одном из окон виднелась вывеска:

""А. С. ЛЕФКОЙЧ, ЛИЦЕНЗИЯ"
НА БУХГАЛТЕРСКУЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ".

Фамилия писалась через "Ф" и оканчивалась на "Ч".
Мартен снова повернул на север и вышел на Пятую авеню. Он несся по нереальным улицам нереального города, задыхаясь от погони за неведомой целью и не замечая, как толпы народа вокруг него начали редеть.
Вот и надпись в витрине первого этажа:

"М. Р. ЛЕФКОУИЧ, ДОКТОР МЕДИЦИНЫ".

Золотистый полукруг буковок конфетного магазина гласил: "ЯКОВ ЛЕВКОУ".
(Половина имени, со злостью подумал Мартен. Зачем он дергает меня неполными именами?)
Улицы окончательно опустели, образовавшийся вакуум заполняли лишь разные кланы Лефковицов, Левковицев, Лефкойчей...
Мартен смутно сознавал, что где-то впереди находится парк - намалеванная, неподвижная зелень. Он повернул на запад. На глаза ему попался кусок газеты, единственный шевелящийся предмет в умершем мире.
Он повернул, наклонился и поднял его, не замедляя шага.
Порванная страница оказалась на идише.
Он не умел читать на этом языке. Он не мог разобрать сливающихся еврейских букв, он не прочел бы этих букв, даже если бы они не сливались. Только одно слово было написано четко и ясно. Оно было набрано черным шрифтом посреди страницы, каждая буква резко выделялась всеми своими хвостиками. Он знал, что там написано "Лефковищ".
Он выкинул газету и вошел в пустой парк.
Деревья не шевелились, листья застыли в причудливых, подвешенных позах. Солнце давило мертвым грузом, не согревая.
Он бежал, но пыль не поднималась под его ногами, и не пригибалась трава.
На скамейке пустынной аллеи сидел старик, единственный человек в вымершем парке. На нем была темная фетровая кепка, козырек прикрывал глаза от солнца. Из-под кепки торчали пакли седых волос. Грязная борода доставала до верхней пуговицы грубой куртки. Старые брюки пестрели заплатами, а подошвы растоптанных, бесформенных штиблет были
перехвачены пеньковой веревкой.
Мартен остановился. Дышать было трудно. Он мог произнести только одно слово и с его помощью задал вопрос:
- Левкович?
Он застыл перед скамейкой, ожидая, пока старик медленно поднимется на ноги, буравя его темными слезящимися глазами.
- Мартен, - вздохнул старик. - Самюэл Мартен. Вот ты и пришел.
Слова звучали как будто с двойной выдержкой, под английским слышалось дыхание другого языка. Так, под "Самуэлем" Мартен уловил невнятную тень "Шму-эля".
Старик вытянул морщинистые руки с перекрученными венами, но потом опустил их, словно опасаясь дотронуться до Мартена.
- Я искал тебя, однако в диких просторах города, который только еще будет, слишком много людей. Слишком много Мартенсов и Мартинесов и Мортонов и Мертонов. Я остановился, только когда добрался до зелени, и то на мгновение. Я не впаду в грех и не перестану верить. И вот ты пришел.
- Это я, - сказал Мартен и понял, что это так. - А ты - Финеас Левкович. Почему ты здесь?
- Я Финеас бен Иегуда, получивший имя Левкович по указу царя, который всем нам присвоил имена. А здесь мы, - тихо продолжал старик, - потому что я молился. Когда я был уже стар, Лия, единственная моя дочь, дитя моих преклонных лет, уехала с мужем в Америку, оставив заботы прошлого ради надежд на будущее. Сыновья мои умерли, жена моя Сара, отрада моей души, умерла еще раньше, и я остался один. Пришло время и мне умереть. Но я не видел Лию с тех пор, как она уехала, а весточки от нее приходили так редко. Душа моя стремилась повидать сыновей ее плоти, продолжение моего семени, сыновей, в которых моя душа могла бы жить дальше и не умереть.
Голос старика был тверд, а под его словами перекатывалась беззвучная тень древнего языка.
- И был мне ответ. Я получил два часа, чтобы увидеть первого сына по моей линии, родившегося в новой стране и в новое время. Сын дочери дочери моей дочери, нашел ли я тебя среди роскоши города?
- Но зачем был нужен этот поиск? Почему бы не свести нас всех вместе?
- Потому что в надежде поиска заключена радость, мой сын, - торжественно провозгласил старик, - и обретение исполнено сладости.
Мне дали два часа, чтобы я искал, два часа, чтобы я нашел... и вот ты предстал предо мной, тот, кого я не искал при жизни. - Голос его был стар и спокоен. - С тобой все хорошо, сын мой?
- Теперь, когда я нашел тебя, со мной все хорошо, - ответил Мартен и опустился на колени. - Благослови меня, отец, чтобы мне было хорошо во все дни моей жизни с девушкой, которую я хочу взять в жены, и с малышами, которые родятся от моего семени и от твоего.
Он почувствовал, как на его голову легко опустилась старческая рука, после чего послышался лишь безмолвный шепот.
Мартен поднялся.
Глаза старика с мольбой вглядывались в его лицо. Мартену показалось, что взгляд их терял резкость.
- Теперь я спокойно вернусь к отцам моим, сын мой, - произнес старик, и Мартен остался один в пустом парке.
Неожиданно мир качнулся и ожил. Солнце возобновило прерванный бег, подул ветер, и вместе с этим ощущением все скользнуло обратно...

В десять часов утра Сэм Мартен выбрался из такси, безуспешно пытаясь нащупать бумажник, в то время как мимо неслись другие машины.
Красный грузовик притормозил, потом снова поехал. Белая надпись на его борту извещала:

""Ф. ЛЕФКОВИЦ И СЫНОВЬЯ,"
ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ ОДЕЖДОЙ".

Мартен ее не заметил. Тем не менее, он каким-то образом знал, что все с ним будет хорошо. Знал, как никогда раньше...

ШРЕЙКБРЕХЕР

Сюрпризы бывают разные. Во введении к "Приходу ночи" я объяснял,
что успех этого рассказа оказался для меня неожиданным. Что ж, в
случае со "Штрейкбрехером" я был уверен, что написал настоящий
бестселлер. Вещь, на мой взгляд, получилась свежей и оригинальной, я
верил, что она поднимает волнующую, глубокую и патетическую социальную
тему. Увы, рассказ безмолвно канул в читательское море, не вызвав на
поверхности даже легкой ряби.
Но в подобных вопросах я нередко проявляю упрямство. Если рассказ
мне нравится, значит он мне нравится, и я включаю его в следующий
сборник, в надежде дать ему еще один шанс.
Это один из немногих рассказов, в отношении которого я могу
вспомнить точные обстоятельства, при которых решил его написать. Все
произошло во время одной из моих регулярных поездок в Нью-Йорк,
которые в то время начинали играть в моей жизни все большую и большую
роль. Для меня они представляли собой единственную возможность не
писать в течение трех или четырех дней, не испытывая при этом ни
угрызений совести, ни беспокойства.
Поэтому все, что могло помешать этим поездкам, выводило меня из
себя и нарушало мое в остальном непоколебимое спокойствие. В тот раз
со мной едва не случился припадок. Можно стерпеть, когда тебе мешает
нечто непреодолимое, например ураган или буря. Но забастовка
работников подземки? Причем не всех сразу, а нескольких специалистов,
человек, скажем, тридцати пяти. Оказалось, что им под силу
заблокировать весь подземный транспорт а следовательно, и весь город.
Ехать в заблокированный город я не решался.
- Когда же все кончится? - вопрошал я небеса в своей лучшей
трагической манере, вытянув одну руку вверх и вцепившись второй в
волосы. - Горстка людей способна парализовать огромный мегаполис.
Когда это кончится?!
Я так и застыл в этой позе, пытаясь додумать ситуацию до
логического конца. Затем я осторожно разморозил позу, поднялся наверх
и написал "Штрейкбрехера".
Все закончилось хорошо. Объявленная забастовка так и не
состоялась, и я благополучно съездил в Нью-Йорк.
Еще одна особенность этого рассказа. Я люблю порассуждать на его
примере, как бестолково иной раз меняют названия произведений.
Редактором журнала, в котором рассказ был впервые напечатан, работал
Роберт У. Лоундес, умнейший и приятнейший человек из всех, с кем мне
доводилось сталкиваться. Он не имел к этому никакого отношения.
Какой-то идиот из верхних эшелонов издательской власти решил назвать
рассказ "Мужчина Штрейкбрехер".
Почему "мужчина"? Что, по его мнению, должно было прояснить это
слово в названии рассказа? Чем его обогатить? Улучшить? О Боже, я могу
понять (хотя и не одобряю) забавные изменения, которые, с точки зрения
издателя, привносят оттенок скабрезности и улучшают продаваемость
книги, но в данном случае не произошло даже этого.
Ну и ладно, я вернул своему рассказу прежнее название - и точка.

Элвис Блей потер пухлые ручки и произнес:
- Самое главное - внутреннее содержание. - Он тревожно улыбнулся
и поднес землянину Стиву Ламораку зажигалку. На его гладком лице с
маленькими, широко посаженными глазками было написано беспокойство.
Ламорак кивнул, затянулся дымом и вытянул длинные ноги.
У него была крупная волевая челюсть и подернутые сединой волосы.
- Домашнее производство? - поинтересовался он, критически
разглядывая сигарету и пытаясь скрыть собственную тревогу за
нервозностью собеседника.
- Да, - кивнул Блей.
- Удивительно, как вы нашли в своем крошечном мире место для
подобной роскоши, - заметил Ламорак.
Он вспомнил, как первый раз увидел Элсвер в иллюминатор
космического корабля. Перед ним предстал неровный, безвоздушный
планетоид диаметром около ста миль. Серый, как пыль, шершавый, грубый
камень мрачно поблескивал под собственным светилом, отдаленным на
двести миллионов миль. Планетоид был единственным вращающимся вокруг
звезды небесным телом, диаметр которого превышал милю. И вот до этого
крошечного, миниатюрного мира добрались люди и основали здесь свое
поселение. Сам же Ламорак был по профессии социологом, прибывшим
посмотреть, как сумело человечество приспособиться к этой причудливой,
не похожей на другие нише.
Вежливая, натянутая улыбка Блея растянулась еще на один волосок.
- Мы не крошечный мир, доктор Ламорак, - ответил он. - Просто вы
судите о нас в двухмерных стандартах. Площадь поверхности Элсвера
составляет лишь три четверти от занимаемой Нью-Йорком территории, но
это ничего не значит. Не забывайте, что при желании мы можем занять
всю внутреннюю часть Элсвера. Сфера радиусом в пятьдесят миль имеет
объем, превышающий полмиллиона кубических миль. Если разбить весь
объем Элсвера на уровни с расстоянием в пятьдесят футов один от
другого, общая площадь поверхности планетоида составит пятьдесят шесть
миллионов квадратных миль, что равняется общей площади поверхности
Земли. Причем у нас не будет ни одного непродуктивного клочка, доктор.
- Боже милосердный, - пробормотал Ламорак и на мгновение тупо
уставился перед собой. - Ну да, конечно, вы правы. Я никогда не
пытался взглянуть на Элсвер с такой точки зрения. С другой стороны,
это единственный по-настоящему разработанный планетоидный мир во всей
Галактике; остальные, как вы заметили, просто не могут преодолеть
барьеры двухмерного мышления. Что ж, я безмерно рад, что ваш Совет
оказался столь любезен и предоставил мне все возможности для
проведения необходимых исследований.
При этих словах Блей мрачно кивнул.
Ламорак нахмурился. Ему вдруг показалось, что Советник совсем не
рад его приезду. Что-то тут не так.
- Вы, конечно, понимаете, - сказал Блей, - что на самом деле нам
еще расти и расти. Пока вырыта и заселена лишь незначительная часть
Элсвера. Да мы и не торопимся особенно расширяться. Все должно идти
своим чередом. В определенной мере нас существенно ограничивают
возможности наших псевдогравитационных двигателей и конвертеров
солнечной энергии.
- Понимаю. Скажите, Советник Блей, могу ли я начать осмотр с
сельскохозяйственных и животноводческих уровней? Для моего
исследования это не принципиально, мне просто очень интересно
взглянуть на ваши фермы. Даже не верится, что внутри планетоида могут
колоситься пшеничные поля и бродить скот.
- Скот вам покажется мелковатым, доктор, да и пшеницы у нас
немного. Гораздо больше площадей отведено под ячмень. Но пшеницу мы
вам покажем. А также хлопок и табак. Посмотрите даже фруктовые
деревья.
- Прекрасно. Как вы говорите, внутреннее содержание. Полагаю, у
вас все проходит полную переработку.
От наметанного глаза Ламорака не ускользнуло, что последнее
замечание неприятно затронуло Блея. Элсверианин прищурился, стараясь
скрыть раздражение.
- Да, конечно, нам приходится перерабатывать отходы. Вода,
воздух, пища, минералы - все, что мы используем для жизни, должно быть
возвращено в первоначальное состояние; отходы перерабатываются на
сырье. Нам нужна только энергия, а ее у нас предостаточно. Конечно,
пока нам не удается выйти на стопроцентный уровень, какая-то часть
безвозвратно теряется. Каждый год мы импортируем определенное
количество воды; если наши потребности возрастут, придется ввозить
уголь и кислород.
- Когда начнем осмотр, Советник Блей? - спросил Ламорак.
Улыбка Блея утратила остатки теплоты:
- Как только это станет возможным, доктор. Кое-что надо
подготовить.
Ламорак кивнул, докурил сигарету и затушил окурок. Кое-что
подготовить?.. В предварительной переписке об этом не упоминалось.
Напротив, складывалось впечатление, что на Элсвере гордятся тем, что
их уникальное планетоидное существование привлекло внимание
специалистов из других частей Галактики.
- Я понимаю, что мое присутствие может растревожить тесное,
налаженное существование вашего общества, - мрачно произнес Ламорак и
подождал, пока Блей осмыслит сказанное.
- Да, - наконец откликнулся элсверианин. - Мы чувствуем себя
отрезанными от всей Галактики. Ну, и у нас есть свои обычаи. Каждый
человек на Элсвере занимает собственную нишу. Появление незнакомца, не
принадлежащего к определенной касте, вносит сумятицу.
- Кастовая система не отличается гибкостью.
- Это так, - поспешно согласился Блей, - но она обеспечивает
определенную устойчивость. У нас существуют строгие правила заключения
браков и жесткое наследование профессии. Каждый мужчина, женщина и
ребенок знают свое место, принимают его и уверены в том, что их тоже
признают и принимают. У нас практически не бывает неврозов или
умственных расстройств.
- Значит, у вас нет неудачников? - спросил Ламорак.
Блей открыл рот, явно намереваясь ответить отрицательно, но вдруг
осекся. На лбу его обозначилась глубокая морщина, Помолчав, он
произнес:
- Я постараюсь все организовать, доктор. А пока вам следует
воспользоваться случаем и хорошенько выспаться.
Они поднялись и вышли из комнаты, в дверях Блей вежливо пропустил
землянина вперед.

После разговора с Блеем у Ламорака остался гнетущий осадок.
Похоже, дела тут идут не лучшим образом.
Местная пресса еще больше усилила это ощущение. Он внимательно
изучил ее перед сном, движимый поначалу простым любопытством.
Восьмистраничная газета была напечатана на синтетической бумаге.
Четверть всех материалов составляла персональная хроника: рождения,
смерти, данные о расширении сферы обитания (не площади, а объема!).
Остальное отводилось под научные очерки, образовательные статьи и
беллетристику. Новостей, в привычном Ламораку виде, не было вообще.
К ним можно было условно отнести одно сообщение, поражающее своей
незавершенностью.
За маленьким заголовком "Требования не изменились" шел следующий
текст: "Со вчерашнего дня ситуация не изменилась. Главный Советник
после второй встречи объявил, что его требования неразумны и не могут
быть выполнены ни при каких обстоятельствах".
Затем в скобках и другим шрифтом было напечатано следующее
заявление: "Издатели данной газеты согласны, что Элсвер не может и не
должен плясать под его дудку, что бы ни случилось".
Ламорак перечитал заметку трижды. Его отношение. Его требования.
Его дудка.
Чье?
В ту ночь он спал тревожно.

На следующий день ему было не до газет, но время от времени он
невольно вспоминал эту заметку.
Сопровождавший его на протяжении всей экскурсии Блей был еще
более сдержан.
На третий день (весьма условно определенный по земной суточной
схеме) Блей остановился в одном месте и объявил:
- Ну вот. Этот уровень полностью занят химическими
производствами. Интереса он не представляет...
Советник повернулся чуть поспешнее, чем следовало, и Ламорак
схватил его за руку:
- А что производят на этом уровне?
- Удобрения. Необходимую органику, - коротко ответил Блей.
Ламорак удерживал его на месте, пытаясь получше разглядеть место,
которое Блей так торопился покинуть. Взгляд уперся в близкий горизонт,
тесные здания, камни и перекрытия между уровнями.
- Скажите, вон там... разве это не частное владение? -
поинтересовался Ламорак.
Блей даже не взглянул в указанном направлении.
- По-моему, это самое большое жилище из всех, что мне доводилось
здесь видеть, - сказал Ламорак. - Почему оно находится на фабричном
уровне?
Это было любопытно само по себе. Он уже отметил, что на Элсвере
все уровни четко подразделялись на жилые, промышленные и
сельскохозяйственные.
Землянин обернулся и позвал:
- Советник Блей!
Советник решительно удалялся, и Ламораку пришлось догонять его
чуть ли не бегом.
- Что-то не так, сэр?
- Простите, я веду себя невежливо, - пробормотал Блей. - Я знаю.
Есть проблемы, требующие немедленного решения... - Он продолжал быстро
шагать в неизвестном Ламораку направлении.
- Это касается его требований?
Блей застыл как вкопанный.
- А вам что об этом известно?
- Не больше, чем я сказал. Вычитал в газете.
Блей произнес что-то неразборчивое.
- Рагусник, - произнес Ламорак. - Что это такое?
Блей тяжело вздохнул.
- Полагаю, я должен вам объяснить. Все это унизительно и
чрезвычайно запутанно. Совет полагал, что вопрос будет быстро улажен и
не должен никоим образом коснуться вашего визита. Вам ничего не
положено знать и не о чем тревожиться. Но прошла уже почти неделя. Я
не представляю себе развития событий, однако, учитывая, как все
складывается, полагаю, что вам следует уехать. Человеку из другого
мира нет смысла рисковать жизнью.
Землянин недоверчиво улыбнулся:
- Рисковать жизнью? В таком маленьком, благоустроенном мире? Не
верю.
- Постараюсь объяснить, - произнес Советник. - Считаю, что я
должен это сделать. - Он отвернулся. - Как я уже говорил, все на
Элсвере должно перерабатываться и вновь идти в дело.
- Да.
- В том числе и... человеческие отходы.
- Естественно, - кивнул Ламорак.
- Вода отсасывается из них путем дистилляции и абсорбции.
Оставшееся перерабатывается на удобрения. Часть идет на сырье для
органики и сопутствующих продуктов. Перед вами фабрики, где
совершается данный процесс.
- И?.. - В первые минуты на Элсвере Ламорак испытывал
определенные трудности при употреблении воды: он прекрасно отдавал
себе отчет, откуда она берется; потом ему удалось справиться с этим
чувством. Даже на Земле вода добывается из всякой дряни.
С трудом преодолевая себя, Блей произнес:
- Игорь Рагусник - это человек, отвечающий за промышленную
переработку отходов. Этим занимались его предки с момента колонизации
Элсвера. Одним из первых поселенцев был Михаил Рагусник и он... он...
- Отвечал за переработку нечистот.
- Да. Дом, на который вы обратили внимание, принадлежит
Рагуснику. Это самый роскошный и благоустроенный дом на планетоиде.
Рагусник пользуется привилегиями, недоступными большинству из нас,
но... - с неожиданной страстью Советник закончил: - Мы не можем с ним
договориться!
- Что?
- Он потребовал полного социального равенства. Настаивает на том,
чтобы его дети воспитывались вместе с нашими, а наши жены посещали...
О! - простонал он с нескрываемым отвращением.
Ламорак подумал о газетной статье, в которой даже не рискнули
напечатать имя Рагусника и объяснить суть его требований.
- Полагаю, из-за профессии он считается отверженным.
- Естественно. Человеческие нечистоты и... - Блей не находил
нужных слов. Помолчав, он сказал уже спокойнее: - Как землянин, вы все
равно не поймете.
- Думаю, пойму, как социолог. - Ламорак вспомнил об отверженных в
древней Индии, людях, которые таскали трупы, и о пастухах свиней в
древней Иудее. - Полагаю, Элсвер не пойдет на уступки, - заметил он.
- Никогда, - энергично воскликнул Блей. - Никогда!
- И что?
- Рагусник угрожает остановить производство.
- Другими словами, объявить забастовку.
- Да.
- Это может иметь серьезные последствия?
- Воды и пищи нам хватит надолго. В этом смысле рециркуляция не
имеет принципиального значения. Но нечистоты будут накапливаться и
могут вызвать эпидемию. После многих поколений, выросших в условиях
тщательного контроля за болезнями, у нас крайне низкая
сопротивляемость инфекционным заболеваниям. Если вспыхнет эпидемия, мы
начнем гибнуть сотнями.
- И Рагусник об этом знает?
- Разумеется.
- Вы считаете, он способен осуществить свою угрозу?
- Он совсем спятил. Он уже прекратил работу, отходы не
перерабатываются с момента вашего прилета. - Мясистый нос Блея
сморщился, словно пытаясь учуять запах экскрементов.
Ламорак тоже невольно принюхался, но ничего не почувствовал.
- Теперь вы понимаете, почему вам было бы лучше улететь. Конечно,
нам унизительно предлагать вам такой выход.
- Подождите, - остановил его Ламорак. - Зачем же спешить? С
профессиональной точки зрения это чрезвычайно интересно. Могу ли я
переговорить с Рагусником?
- Ни при каких обстоятельствах! - с тревогой заявил Блей.
- Но мне бы хотелось прояснить ситуацию. Здесь у вас уникальные
социологические условия, которые невозможно воспроизвести ни в каком
другом месте.
- Как вы собираетесь с ним говорить? Вас устроит видеосвязь?
- Это возможно?
- Я запрошу согласие Совета, - пробормотал Блей.

Члены Совета расселись вокруг Ламорака. На надменных лицах,
застыла тревога. Блей старательно избегал смотреть Ламораку в глаза.
Главный Советник, седой человек с иссеченным морщинами лицом и
тощей шеей, мягким голосом произнес:
- Если вам удастся его переубедить, мы будем вам очень
признательны. Как бы то ни было, не дайте ему понять, что мы готовы
пойти на уступки.
Прозрачный занавес отгородил Ламорака от членов Совета. Он
по-прежнему мог различать отдельных людей, но все внимание землянина
было приковано к засветившемуся ровным светом экрану.
Вскоре на нем появилась голова человека. Цвета были естественны,
а изображение предельно четким. Сильная, темная голова, с массивным
тупым подбородком и полными красными губами, образующими твердую
горизонтальную линию.
- Кто вы такой? - подозрительно поинтересовалось изображение.
- Меня зовут Стив Ламорак. Я землянин.
- Из другого мира?
- Да. Я прилетел на Элсвер. Вы - Рагусник?
- Игорь Рагусник, к вашим услугам, - насмешливо произнес голос с
экрана. - Правда, никаких услуг не будет, пока ко мне и моей семье не
начнут относиться как к людям.
- Вы сознаете, какой опасности подвергаете Элсвер? Не исключена
вспышка эпидемии.
- Если они начнут относиться ко мне по-человечески, я управлюсь в
двадцать четыре часа. Все зависит от них.
- Похоже, вы образованный человек, Рагусник.
- И?..
- Мне сказали, что вы пользуетесь всеми материальными благами. У
вас лучший дом и лучшая на всем Элсвере одежда. Ваши дети получают
лучшее образование.
- Да, Но это достигается при помощи сервомеханизмов. Нам
присылают девочек-сирот, которых мы воспитываем до того возраста,
когда они становятся нашими женами. Они умирают от одиночества.
Почему? - В голосе его проснулась неожиданная страсть: - Почему мы
должны жить в изоляции, словно монстры? Почему мы не имеем права
общаться с другими людьми? Разве мы не такие, как все? Разве у нас нет
желаний и чувств? Разве мы не выполняем почетную и необходимую
функцию?
За спиной Ламорака послышался чей-то вздох. Рагусник тоже его
услышал и заговорил громче:
- Я вижу, там сидят люди из Совета. Ответьте мне, разве это не
почетная и необходимая функция? Из ваших отходов делается пища для
вас. Неужели человек, очищающий гадость, хуже тех, кто ее производит?
Слышите, Советники, я не сдамся. Пусть весь Элсвер подохнет от
эпидемии вместе со мной и моим сыном, но я не сдамся! Для моей семьи
лучше умереть от болезни, чем жить так, как мы живем.
- Вы ведь с самого рождения так живете? - перебил его Ламорак.
- Ну и что?
- Полагаю, вы к этому привыкли.
- Ерунда! Какое-то время я с этим мирился. Мой отец всю жизнь
прожил в смирении. Но я смотрю на своего сына, которому не с кем
играть. У меня был брат, а у сына нет никого, и я не намерен больше
терпеть. Мне надоел Элсвер и пустые разговоры!
Динамик замолчал.
Лицо Главного Советника пожелтело.
- Рагусник окончательно рехнулся, - пробормотал он. - Не знаю,
что с ним делать.
Главный Советник отпил вина из бокала, и на его белые брюки упало
несколько пурпурных капель.
- Разве его требования не разумны? - спросил Ламорак. - Почему
нельзя принять его в общество?
В глазах Блея вспыхнула ярость.
- Специалиста по дерьму? - Затем он пожал плечами: - Вы с Земли.
Ламорак непроизвольно подумал о другом неприкасаемом, одном из
классических героев средневекового карикатуриста Эла Каппа (1). Его
называли по-разному, в том числе и "запертым в нужнике".
Он спросил:
- Разве Рагусник непосредственно соприкасается с экскрементами? Я
имею в виду физический контакт? Уверен, все делается при помощи
различных механизмов.
- Естественно, - проворчал Главный Советник.
- В чем тогда состоят его обязанности?
- Рагусник вручную настраивает эти машины. Заменяет неисправные
узлы, в течение дня меняет режим работы, перестраивается на
необходимое сырье... - Советник печально добавил: - Если бы у нас было
место для размещения в десять раз более совершенного оборудования, все
делалось бы автоматически, но мы не можем позволить себе такой
бессмысленной роскоши.
- Но даже в этом случае, - настаивал Ламорак, - все, что
приходится делать Рагуснику, - это нажимать на кнопки, замыкать
контакты и тому подобное, так?
- Так.
- В таком случае его работа не отличается от любой другой на
Элсвере.
- Вы не понимаете, - жестко произнес Блей.
- Из-за таких условностей вы готовы рисковать жизнью своих детей?
- У нас нет выбора, - отрезал Блей. Советник сказал это с такой
мукой, что Ламорак понял, что выхода он действительно не видит.
- Тогда сорвите забастовку, - презрительно пожал плечами Ламорак.
- Заставьте его.
- Каким образом? - взвился Главный Советник. - Кто согласится к
нему прикоснуться или даже приблизиться?
- Знаете ли вы, как управлять его оборудованием? - задумчиво
поинтересовался Ламорак.
- Я?! - зарычал Главный Советник и вскочил на ноги.
- Я не имел в виду лично вас, - резко остановил его Ламорак. - Я
употребил местоимение "вы" в неопределенном смысле. Сумеет кто-нибудь
другой справиться с оборудованием Рагусника?
Ярость постепенно сходила с лица Главного Советника.
- Наверное, можно прочитать в справочниках... хотя, уверяю вас, я
никогда этим не интересовался.
- В таком случае способен ли кто-нибудь изучить технологию и
подменить Рагусника, пока он не пойдет на уступки?
- Да кто же на такое согласится? - воскликнул Блей. - Во всяком
случае не я. Ни за что.
Ламорак подумал о существовавших на Земле табу. Некоторые из них
были столь же суровы. Ему пришли на ум каннибализм, инцест и
богохульство в устах набожного человека.
- Вы должны были предусмотреть замену для этой должности. А если
бы он умер?
- Тогда его место занял бы его сын или ближайший из
родственников, - ответил Блей.
- Что, если у него не оказалось бы взрослых родственников? Что,
если вся его семья неожиданно погибнет?
- Такого просто не может быть. Если бы существовала такая
опасность, - добавил Главный Советник, - мы бы поместили к ним на
воспитание ребенка или двух. Они бы научили их всей премудрости.
- Ага. И как бы вы отбирали этих детей?
- Среди тех, чьи матери умерли при родах. Так выбирается будущая
невеста Рагусника.
- В таком случае выберите его преемника сейчас, бросьте жребий, -
предложил Ламорак.
- Это невозможно! Нет! - крикнул Главный Советник. - Как вам
могла прийти в голову такая мысль? Когда мы выбираем ребенка, то он с
детства готовится к этой жизни. Он не знает ничего другого. Вы же
хотите обречь на рагусничество взрослого человека! Нет, доктор
Ламорак, мы не звери!
Не выходит, беспомощно подумал Ламорак. Не выходит. Если
только...
Он еще не мог заставить себя подумать об этом "если только".

В ту ночь Ламорак почти не спал. Рагусник просил об элементарных
проявлениях человечности. В противном случае тридцати тысячам
элсвериан грозила смерть.
С одной стороны, благополучие тридцати тысяч человек, с другой -
справедливые требования одной семьи. Неужели тридцать тысяч человек,
поддерживающих подобную несправедливость, заслуживали гибели?
Несправедливость по чьим меркам? Земли? Элсвера? И кто такой Ламорак,
чтобы делать выводы?
А Рагусник? Он готов обречь на смерть тридцать тысяч человек,
которые всего-навсего воспринимали ситуацию так, как их научили, и
ничего не могли в ней изменить. И детей, которые были вообще ни при
чем.
Тридцать тысяч с одной стороны; одна семья - с другой.
Ламорак пришел к своему решению в полном отчаянии; рано утром он
позвонил Главному Советнику.
- Сэр, если вы найдете замену, Рагусник поймет, что у него больше
нет шансов повлиять на ситуацию, и возобновит работу.
- Замены быть не может, - устало вздохнул Главный Советник. - Я
вам уже объяснял.
- Вы не найдете замену среди элсвериан, но я не с Элсвера. Для
меня все это не имеет никакого значения. Я его заменю.

Поднялся страшный переполох. Ламорак не ожидал, что все так
разволнуются. Никто не мог поверить, что он сказал это всерьез.
Ламорак не побрился, после бессонной ночи его слегка мутило.
- Ну конечно, я говорю серьезно. Каждый раз, когда Рагусник
начнет вести себя подобным образом, вы без труда найдете ему замену.
Подобного табу не существует ни в одном другом мире, и, если вы хорошо
заплатите, у вас отбоя не будет от желающих подработать.
(Ламорак знал, что предает зверски эксплуатируемого человека. Но
он упрямо повторял: "Если не считать остракизма, с ним обращаются
хорошо. Очень хорошо".)
Ему предоставили справочники, и в течение шести часов он читал и
перечитывал специальную литературу. Спрашивать было бесполезно. Никто
на Элсвере понятия не имел об этой работе, все было в справочниках и
все было крайне запутанно. От обилия деталей и подробностей голова шла
кругом.
"При загорании красной лампочки на ревуне спирометра стрелка
гальванометра А-2 должна находиться в нулевом положении", - прочел
Ламорак.
- Ну и где этот ревун спирометра? - спросил он.
- Там должно быть написано, - пробормотал Блей.
Элсвериане угрюмо переглянулись и опустили головы, разглядывая
кончики пальцев.

Его оставили одного задолго до того, как он дошел до небольшого
помещения, где находился рабочий пульт многих поколений Рагусников.
Землянин получил подробные указания, где повернуть и на какой уровень
выйти, но никто не вызвался его проводить.
Он с трудом разбирался в обстановке, пытаясь по надписям и
описаниям в справочнике определить нужные приборы и механизмы.
Вот ревун спирометра, подумал Ламорак с мрачным удовлетворением.
Аппарат имел полукруглый циферблат с многочисленными углублениями, в
которых, очевидно, должны были светиться разноцветные лампочки. Тогда
почему "ревун"? Этого Ламорак не знал.
Где-то, думал землянин, накапливаются нечистоты, давят на
заслонки и клапаны, ждут, когда их начнут обрабатывать сотней разных
способов. Сейчас они просто накапливаются. Не без содрогания он
поставил, как указывалось в справочнике, первый переключатель в
положение "Начало процесса". За стенами и из-под пола послышалось
ровное гудение. Он повернул рукоятку, и вспыхнули лампочки.
Все свои действия он сверял со справочником, содержание которого
помнил уже наизусть. С каждым щелчком приборов комната наполнялась
светом, вспыхивали датчики, дергались стрелки индикаторов, и нарастал
гул.
Где-то в глубине цехов насосы погнали скопившиеся нечистоты по
нужным трубам.

Резкий сигнал заставил Ламорака вздрогнуть и вывел его из
состояния болезненной концентрации. Это был вызов на связь, и он тут
же включил телеприемник.
На экране показалась голова Рагусника. В глазах его застыло
изумление.
- Вот, значит, как, - наконец пробормотал он.
- Я не элсверианин, Рагусник; для меня это ничего не значит.
- Тогда чего ты сюда полез? Зачем вмешиваешься?
- Я на твоей стороне Рагусник, но иначе не могу.
- Почему, если ты на моей стороне? Разве в твоем мире обращаются
с людьми так, как они обращаются со мной?
- Больше нет. Но даже если ты прав, нельзя забывать о тридцати
тысячах человек, живущих на Элсвере.
- Они бы уступили, ты все испортил. Это был мой последний шанс.
- Они бы не уступили. К тому же ты в некотором роде победил. Они
поняли, что ты возмущен. До сегодняшнего дня они и подумать не могли,
что Рагусник может быть недоволен, что он может причинить
неприятности.
- Ну и что из того, что они это узнали? Теперь они всегда смогут
пригласить человека из другого мира.
Ламорак энергично замотал головой. Эта мысль не оставляла его
последние горькие часы.
- Они знают, а значит, начнут о тебе думать. Найдутся те, кто
посчитает, что с человеком нельзя так обращаться. А если они начнут
приглашать людей из других миров, вся Галактика узнает, что творится
на Элсвере. Общественное мнение будет на твоей стороне.
- И?..
- Все изменится. Когда вырастет твой сын, ситуация поменяется к
лучшему.
- Когда вырастет мой сын, - угрюмо повторил Рагусник. Щеки его
ввалились. - А я мог добиться этого сейчас!.. Ладно, я проиграл. Я
возвращаюсь к работе.
Ламорак почувствовал непередаваемое облегчение.
- Если вы придете сюда, сэр, я посчитаю за честь пожать вашу
руку.
Рагусник вскинул голову. В глазах его светилась мрачная гордость.
- Ты обратился ко мне "сэр" и предложил пожать руку. Занимайся
своими делами, землянин, и не суйся в мои. А руки я тебе не подам.

Ламорак проделал обратный путь, радуясь тому, что кризис
завершился, и испытывая одновременно глубокую депрессию.
Дойдя до перегороженного коридора, он с удивлением остановился.
Ламорак огляделся в поисках другой дороги, но тут откуда-то сверху
прогремел голос:
- Доктор Ламорак, вы меня слышите? Говорит Советник Блей.
Ламорак вздрогнул и поднял голову. Казалось, голос доносился из
динамика громкой связи, но он его не увидел.
- Что случилось? - спросил он. - Вы меня слышите?
- Слышу.
Ламорак непроизвольно перешел на крик:
- Что случилось? Здесь какая-то преграда. Возникли сложности с
Рагусником?
- Рагусник вернулся к работе, - ответил голос Блея. - Кризис
завершился, вы должны готовиться к отлету.
- К отлету?
- К отлету с Элсвера. Вас уже ждут на корабле.
- Подождите, - опешил Ламорак. - Я же не закончил исследование.
- Ничем не могу помочь, - откликнулся Блей. - Вас проводят на
корабль, сервомеханизмы доставят туда ваши вещи. Мы считаем... мы
считаем...
- Что вы считаете? - В голове Ламорака начало проясняться.
- Мы считаем, что вам не следует общаться ни с кем из жителей
Элсвера. Надеюсь, вы постараетесь избежать неловкости и больше сюда не
прилетите. Мы готовы встретить ваших коллег, если вам необходима
дополнительная информация.
- Понятно, - глухо произнес Ламорак, Похоже, он сам стал
Рагусником. Он прикоснулся к приборам, которые соприкасались с
нечистотами. Он стал неприкасаемым. Он стал охотником за трупами,
пастухом свиней, запертым в нужнике.
- Прощайте, - сказал Ламорак.
- Прежде чем мы вас отправим, доктор Ламорак... Спасибо вам от
имени Совета Элсвера за помощь в разрешении кризиса.
- Не стоит, - горько произнес Ламорак.

СОВРЕМЕННЫЙ ВОЛШЕБНИК

Меня частенько (к огромному моему удивлению) обвиняют в том, что
я пишу с юмором. О, я, конечно, пытаюсь, но очень осторожно, и мне
долго казалось, что никто этого не замечает.
Дело в том, что юмор не имеет четких критериев. Можно сочинить
загадочный рассказ и не дотянуть до нормы; тогда у вас получится
сравнительно загадочный рассказ. По аналогии, можно написать
сравнительно романтический рассказ, сравнительно интересный,
сравнительно жуткий и даже сравнительно научно-фантастический
рассказы.
Но что получится, если вам не удастся юмористический рассказ?
Выйдет ли в результате нечто сравнительно смешное? Конечно, нет!
Сравнительно смешное замечание, не совсем остроумная реплика и
недостаточно ироничный эпизод на деле соответственно означают: скучное
замечание, глупая реплика и нелепый эпизод.
Так вот, стал бы я палить навскидку, имея перед собой цель
размером с беличий глаз? Разумеется, нет! Я фантастически отважен, но
я не идиот.
Поэтому в своих рассказах я лишь изредка пытался острить и
старался делать это очень мягко и ненавязчиво (как в "Здесь нет
никого, кроме..." В тех редких случаях, когда я специально хотел
написать смешную вещь, результат меня не удовлетворял.
Поэтому я стараюсь, чтобы основной фон моих рассказов оставался
суровым и мрачным (что вы, наверное, уже успели заметить).
При этом я не могу совершенно отказаться от желания пошутить.
Однажды по настоянию мистера Бушера я попробовал себя в пародии на
Гилберта и Салливана и наконец (во всяком случае мне так показалось)
попал в точку. Перечитав рассказ, я хохотал до упаду.
Вот оно. Я нашел свое юмористическое амплуа. Для того чтобы
писать смешно, мне надо было усвоить псевдовозвышенный викторианский
стиль. Дальше все шло как по маслу.
Только не подумайте, что я тут же ринулся в научную фантастику
свежеоперившимся юмористом. Вовсе нет. Я стараюсь держать юмор на
прежнем уровне и храню серьезность и мрачность. До сих пор у меня
получалось неплохо.
Как бы то ни было, с середины шестидесятых я взялся за серию
юмористических статей для "ТВ гида", где практикую исключительно этот
вид юмора. Мне статьи нравятся. (Временами приходится бесхитростно
заявлять, что мне нравится собственная писанина. А почему бы и нет?
Как можно тратить по семьдесят часов в неделю на писание и
сопутствующее чтение и при этом еще не любить то, что пишешь?
Оставьте!..)
Ну и последнее, что касается "Современного волшебника"...
Совершенно не обязательно вначале читать "Волшебника" Гилберта и
Салливана, но, если вы его прочтете, мой рассказ покажется смешнее.

Меня всегда удивляло, что Николас Найтли, будучи мировым судьей,
оставался холостяком. Атмосфера его профессии просто предполагала
супружество, даже не верилось, как ему до сих пор удавалось избежать
сладких уз Гименея.
Несколько дней назад я высказал это соображение в клубе за
бокалом джина с тоником, и Николас со вздохом ответил:
- Совсем недавно я едва не попался.
- Вот как?
- Очаровательная молодая девушка, ласковая, умная, чистая и
поразительно страстная, способная разжечь огонь в сердце даже такого
старого пня, как я.
- Как же вы могли ее упустить? - спросил я.
- У меня не было выбора, - кротко улыбнулся он, и его мягкая
розовая физиономия, мягкие седые волосы и мягкие голубые глаза придали
ему почти святое выражение. - Видите ли, это была скорее вина ее
жениха...
- Вот оно что. Она была помолвлена с другим?
- ...и профессора Веллингтона Джонса, который, будучи
эндокринологом, являлся также современным волшебником. По сути дела,
вышло так... - Николас вздохнул, пригубил свой напиток и улыбнулся
широко и добродушно, как человек, собирающийся сменить тему разговора.
- Подождите, старина Найтли, - твердо сказал я. - Вы не можете
так просто махнуть рукой на то, что юная соблазнительница сделала вам
ручкой.
Он поморщился моему каламбуру (который, должен признаться, стоил
мне немалых усилий) и заказал еще порцию спиртного.
- Некоторые детали, - произнес он наконец, - я узнал гораздо
позже.

Профессор Веллингтон обладал выдающимся носом, искренними глазами
и удивительным даром заставлять одежду казаться на нем слишком
большой.
- Любовь, дорогие мои дети, - изрек он, - дело химии.
Дорогие его дети на самом деле детьми ему вовсе не приходились, а
были его студентами по имени Александр Декстер и Алиса Сэнгер. Судя по
тому, как они прижимались друг к другу и держались за руки, Александр
и Алиса приняли добрую порцию химикатов. На двоих им было около сорока
пяти, количество прожитых лет распределялось почти поровну.
Александр Декстер воскликнул:
- Vive la chemie! (1)
Профессор Веллингтон осуждающе улыбнулся и добавил:
- Или эндокринологии. В конечном итоге наши эмоции зависят от
гормонов, поэтому не удивительно, что следует особо стимулировать
чувство, которое мы называем любовью.
- Это так не романтично, - пробормотала Алиса. - Я уверена, что
мне не нужна никакая стимуляция. - Она преданно посмотрела на
Александра.
- Дорогая моя, - произнес профессор, - гормоны проникли в ваш
кровеносный поток, и вы, как принято говорить, влюбились. А выделение
оных было стимулировано... - будучи высокоморальным человеком,
профессор запнулся, подбирая нужное слово, - факторами окружающей
среды и прежде всего присутствием вашего молодого человека. Дальше все
пошло по инерции. Я могу легко продублировать этот эффект.
- Отлично, профессор! - с мягкой нежностью воскликнула Алиса. -
Мне будет очень приятно, если вам это удастся. - При этих словах она
игриво стиснула руку Александра.
- Я не собираюсь, - профессор кашлянул, скрывая смущение, - лично
воспроизводить или дублировать условия, которые привели к образованию
гормона. Я хотел сказать, что могу ввести вам уже готовый гормон.
Хотите подкожно, хотите орально. Гормон является стероидом. Мне,
видите ли, - тут профессор снял очки и гордо протер стеклышки, -
удалось получить его в чистом виде.
- Вот это да! - Александр резко выпрямился. - И вы ничего никому
не сказали?
- Вначале я должен сам все изучить.
- Выходит, - пролепетала Алиса, и ее очаровательные карие глазки
засветились радостью, - вы можете заставить людей испытать неземное
наслаждение и божественную нежность истинной любви при помощи...
таблеток?
- Да, я легко могу вызвать эмоции, которые вы описали столь
слащавыми терминами.
- Тогда почему вы этого не делаете?
- Подожди, дорогая, - поднял руку Александр. - Тебе мешает твоя
страстность. Наше счастье и предстоящая свадьба заставили тебя забыть
о некоторых особенностях человеческого существования. Представь, что
по ошибке этот гормон примет женатый человек...
- Позвольте мне сразу, объяснить, - несколько высокопарно
провозгласил профессор, - мой гормон, или, как я его называю,
аматогенический состав... (Профессор, как и многие практические
ученые, весьма ценил изысканную красоту классической филологии.)
- Назовите его лучше любовным зельем, - томно вздохнула Алиса.
- Мой кортикальный аматогенический состав, - строго повторил
профессор Джонс, - не действует на женатых людей. Гормон теряет свои
свойства, если на него влияют посторонние факторы, а семейное
положение является, безусловно, фактором, отрицательно воздействующим
на любовь.
- Я тоже об этом слышал, - мрачно произнес Александр, - но
намерен оспорить это грубое утверждение в отношении Алисы.
- Александр, - прошептала Алиса. - Любовь моя.
- Я имел в виду, - уточнил профессор, - что семейная жизнь
отрицательно влияет на внебрачные чувства.
- Как сказать, - проворчал Александр, - мне приходилось слышать и
обратное.
- Александр! - возмущенно воскликнула Алиса.
- В исключительно редких случаях, дорогая, среди людей, никогда
не посещавших колледж.
- Женитьба, - произнес профессор, - не в состоянии повлиять на
поверхностное половое влечение или легкий флирт, но истинная любовь,
как называет эту эмоцию мисс Сэнгер, не может расцвести, если над
подсознанием довлеют воспоминания о ворчливой жене и противных,
крикливых детях.
- Другими словами, - сказал Александр, - если вы дадите свое
любовное зелье... простите, аматогенический состав произвольно
выбранным пациентам, то он подействует только на неженатых?
- Правильно. Я провел серию экспериментов над животными, которые,
хотя и не вступают в сознательные браки, тем не менее живут
устойчивыми моногамными парами. Так вот, на тех, кто уже сформировал
свой союз, препарат не действует.
- В таком случае, профессор, у меня есть великолепная идея.
Завтра в колледже состоится вечер танцев для старшекурсников.
Ожидается около пятидесяти неженатых пар. Давайте добавим ваш состав в
прохладительные напитки!
- Что? Вы с ума сошли!
Но Алиса уже загорелась:
- Это божественная идея, профессор. Подумать только, мои друзья
испытают то же, что и я! Вы явитесь для них ангелом с неба! Но...
Александр, разве ты не боишься, что чувства могут выйти из-под
контроля? Среди наших друзей немало людей... необузданных, и если,
распалившись любовью, они решат, например, поцеловаться...
- Дорогая мисс Сэнгер! - с негодованием произнес профессор. -
Прежде всего не позволяйте распаляться собственному воображению. Мой
гормон стимулирует только те чувства, которые ведут к заключению
законного брака, и не имеет ничего общего со стимуляторами
неприличного поведения.
- Простите, - смущенно пробормотала Алиса. - Мне не следовало
забывать, что вы самый высокоморальный человек из всех, кого я знаю -
разумеется, за исключением дорогого Александра - и ни одно ваше
открытие не может оказаться аморальным.
На личике Алисы было написано такое горе, что профессор простил
ее немедленно...
- Значит, вы это сделаете, профессор? - настаивал Александр. - На
случай массового стремления вступить в брак я могу пригласить под
благовидным предлогом доброго, старого друга семьи Николаса Найтли. Он
- мировой судья и быстро уладит все проблемы с регистрацией и
получением брачных лицензий.
- Я вряд ли соглашусь, - произнес профессор уже не так уверенно,
- проводить эксперимент без согласия его участников. Это не этично.
- Но вы же доставите людям огромную радость. Вы значительно
улучшите моральную атмосферу колледжа. Не секрет, что в условиях
постоянной близости и при отсутствии должной тяги к супружеству даже в
колледже может возникнуть опасность... ну...
- Да, понимаю, - торопливо кивнул профессор. - Хорошо, я сделаю
очень слабый раствор. В конце концов результаты могут существенно
расширить границы наших познаний и, как вы заметили, улучшить
моральную атмосферу.
- Разумеется, мы с Алисой тоже отведаем напиток, - улыбнулся
Александр.
- О, дорогой, я уверена, что наша любовь не нуждается в
искусственной стимуляции.
- А ничего искусственного и не будет, радость моя. Как сказал
профессор, твоя любовь зародилась под воздействием точно таких же
гормонов, правда, вызванных более привычным способом.
Алиса залилась розовой краской.
- В таком случае, любовь моей жизни, зачем же повторять?
- Чтобы подстраховаться от всех превратностей судьбы, счастье
мое.
- Надеюсь, обожаемый, ты не сомневаешься в моих чувствах?
- Нет, моя прелесть, но...
- Но? Ты что, не веришь мне, Александр?
- Ну конечно же, я тебе верю, Алиса, но...
- Но? Снова "но"! - Алиса в негодовании поднялась с кресла. -
Если вы мне не доверяете, сэр, то, может быть, мне лучше вас
оставить...
С этими словами девушка действительно выскочила из комнаты.
Опешившие мужчины растерянно смотрели ей вслед.
- Боюсь, что мой гормон совершенно неожиданно явился поводом не
для заключения, а для разрыва брака, - произнес профессор.
Александр с несчастным видом сглотнул, но гордость пересилила, и
он торжественно произнес:
- Она вернется. Такую любовь разрушить нелегко.

Выпускной бал, конечно, был событием года. Юноши сияли, девушки
сверкали. Переливалась музыка, и танцоры парили в воздухе, едва
прикасаясь к полу ногами. Повсюду царило безудержное веселье.
Во всяком случае, почти повсюду. В дальнем углу зала стоял
Александр Декстер. Лицо его было бесцветным, как лед, а в суровых
глазах застыла решимость. Несмотря на его стройную фигуру и красивую
наружность, ни одна девушка к нему не подходила. Все знали, что он
принадлежит Алисе Сэнгер, в чьи владения студентки колледжа вторгаться
не рисковали. Кстати, где же Алиса?
Она приехала отдельно от Александра, и гордость не позволяла ему
отправиться на поиски. Он лишь надменно щурился и пристально следил за
кружащимися в танце парами.
К молодому человеку подошел профессор Джонс. Официальный костюм
ученого был пошит строго по его меркам, но сидел все равно ужасно.
- Я добавлю гормон в бокалы перед ночным тостом, - сказал он. -
Мистер Найтли еще здесь?
- Видел судью минуту назад. Он взял на себя обязанности мажордома
и следит, чтобы пары соблюдали положенную дистанцию. Решено, что менее
чем на четыре пальца сближаться не следует. Мистер Найтли самым
тщательным образом делает необходимые замеры.
- Отлично. Да, я забыл спросить: содержится ли в пунше алкоголь?
Спирт может отрицательно повлиять на действие аматогенического
состава.
Несмотря на разбитое сердце, Александр нашел в себе силы защитить
честь своего сословия.
- Этот пунш, профессор, изготовлен согласно рецептам, которым
строго следуют все студенты колледжа. Он содержит чистейший фруктовый
сок, рафинированный сахар и немного лимонной кожуры - наш пунш
взбадривает, но не опьяняет.
- Отлично, - сказал профессор. - Я добавил в состав
успокоительных капель, они усыпят участников эксперимента на тот
период, пока гормон не начнет действовать. Как только подопытные
проснутся, первый же человек, кого они увидят - противоположного,
разумеется, пола - воспламенит в их душе чистый и благородный порыв,
который неизбежно приведет к свадьбе.
Время приближалось к полуночи, и профессор поспешил к огромной
чаше с пуншем, пробираясь между танцующими на расстоянии четырех
пальцев друг от друга студентами.
Расстроенный до слез Александр вышел на балкон. При этом он не
заметил Алису, которая вошла в зал с соседнего балкона.
- Полночь! - выкрикнул чей-то счастливый голос. - Тост! Тост!
Тост за жизнь, которая у нас впереди!
Все столпились вокруг чаши с пуншем, передние передавали назад
наполненные бокалы.
- За жизнь, которая впереди!
С энтузиазмом, присущим молодым студентам колледжа, гости
опрокидывали бокалы с волшебной смесью чистого фруктового сока,
рафинированного сахара, лимонной кожуры и аматогенического состава с
успокаивающими каплями.
Как только состав достигал мозга, студенты один за другим
медленно опускались на пол.
Алиса замерла посередине зала, в руке ее дрожал не выпитый бокал,
а в глазах застыли непролитые слезы.
- О, Александр, Александр, хоть ты во мне и усомнился, ты моя
единственная любовь. Ты хотел, чтобы я это выпила, и я выпью.
Затем, как и все остальные, она грациозно опустилась на пол.

Николас Найтли отправился на поиски Александра, о котором
тревожился всем своим добрым сердцем. Он видел, что Александр приехал
без Алисы, из чего заключил, что между влюбленными произошла ссора.
Мистер Найтли с легкой душой покинул танцевальный зал, поскольку в нем
собрались не дикие юнцы, а посещающие колледж юноши и девушки из
благополучных и порядочных семей. Можно было верить, что они не
нарушат установленную дистанцию в четыре пальца.
Судья нашел Александра на балконе. Юноша вглядывался в усыпанное
звездами небо.
- Александр, мальчик мой... - Он положил руку на плечо молодого
человека. - Это на тебя не похоже. Нельзя поддаваться отчаянию.
Взбодрись, друг мой, взбодрись.
При звуках доброго старого голоса Александр опустил голову.
- Я знаю, это не по-мужски, но я обожаю Алису. Я был с ней жесток
и теперь получаю по заслугам. И все же, мистер Найтли, если бы вы
только знали...
Юноша ткнул себя кулаком в левую сторону груди. Больше он не мог
произнести ни слова.
- Хотя я и не женат, мне знакомы нежные чувства, - печально
произнес Найтли. - В былые дни и я знавал любовь и сердечные терзания.
Только не надо делать так, как поступил в свое время я, когда позволил
гордыне воспрепятствовать примирению. Ищи ее, ищи, мой мальчик, а
когда найдешь, извинись. Нельзя допустить, чтобы ты, как и я, стал
одиноким старым холостяком. Но я не хочу тебя заставлять...
Александр резко выпрямился:
- Я готов последовать вашему совету, мистер Найтли. Я найду ее
и...
- Иди. Я видел ее буквально минуту назад.
Сердце Александра оборвалось.
- Наверное, она тоже меня ищет. Я пойду... нет. Вначале идите вы,
мистер Найтли. Мне надо прийти в себя. Не хочу, чтобы она заметила мои
слезы.
- Конечно, мой мальчик.

Найтли застыл в дверях балкона, пораженный представшим перед его
глазами зрелище. Неужели произошла вселенская катастрофа? На полу в
разных, в том числе и весьма неприглядных, позах валялось пятьдесят
пар.
Прежде чем судья решился осмотреть ближайшие тела и вызвать
полицию, доктора или пожарных, люди дружно зашевелились и принялись
подниматься.
Лишь одна девушка в белом платье осталась лежать на полу,
грациозно закинув руку за белокурую голову. Это была Алиса Сэнгер.
Найтли устремился к ней, не обращая внимания на нарастающий вокруг
него ропот.
Старик опустился на колени:
- Мисс Сэнгер, дорогая моя мисс Сэнгер! Вы не ушиблись?
Она медленно приоткрыла свои очаровательные глазки и пролепетала:
- Мистер Найтли! Вы - воплощение красоты. Почему я не замечала
этого раньше?
- Я? - в ужасе отшатнулся Найтли, но девушка уже поднялась на
ноги, и в глазах ее зажегся огонь, которого Найтли не видел лет
тридцать.
Хотя, положа руку на сердце, такого огня он не видел и тридцать
лет назад.
- Мистер Найтли, вы ведь никогда меня не покинете?
- Нет, что вы, - смущенно пробормотал он, - если я вам нужен, я
побуду с вами.
- Вы мне нужны. Вы нужны моему сердцу и моей душе, Вы мне нужны,
как утренняя роса засыхающему цветку. Вы мне нужны, как Приам Фисбе.
Найтли попятился, испуганно оглядываясь, но никто не обращал на
них ни малейшего внимания. Со всех сторон слышались аналогичные
признания, причем многие звучали гораздо энергичнее и убедительнее.
Спина его уперлась в стену, Алиса продолжала наступать, и вскоре
от дистанции в четыре пальца не осталось и следа. Наступил момент,
когда между их телами не пролез бы и один палец. В результате
взаимного соприкосновения внутри Найтли проснулось нечто не
поддающееся описанию.
- Мисс Сэнгер. Умоляю вас...
- Мисс Сэнгер? Разве я для вас мисс Сэнгер? - страстно
воскликнула Алиса. - Мистер Найтли! Николас! Я ваша Алиса, возьмите
меня!.. Возьмите меня замуж! Умоляю!
Со всех сторон раздавались крики: "Женись на мне! Возьми меня
замуж!" Вокруг мистера Найтли собралась толпа, ибо все хорошо знали,
что он является мировым судьей.
- Пожените нас, мистер Найтли! Пожените нас!
- Я должен сходить за брачными лицензиями! - выкрикнул он в
ответ, и студенты расступились, отпуская его за нужными бумагами.
Алиса устремилась за ним следом.
В дверях балкона Найтли столкнулся с Александром и тут же
выпихнул его на свежий воздух. В этот момент к ним присоединился
профессор Джонс.
- Александр! Профессор Джонс! - взволнованно воскликнул Найтли. -
Произошло невероятное...
- Я знаю. - Лицо профессора лучилось счастливой улыбкой. -
Эксперимент прошел успешно. Средство действует на людей гораздо
сильнее, чем на животных.
Видя замешательство Найтли, он в нескольких предложениях
объяснил, что случилось.
- Странно, странно, - растерянно пробормотал судья. - Я смутно
припоминаю нечто подобное. - Он сдавил лоб двумя руками, но это не
помогло.
Александр приблизился к Алисе, намереваясь прижать ее к своей
широкой груди, сознавая в душе, что ни одна благовоспитанная девушка
не допустит такой вольности по отношению к непрощенному человеку.
- Алиса, утраченная любовь моя, - произнес он, - если в глубинах
твоего сердца...
Но она увернулась от его протянутых с мольбой рук:
- Я выпила пунш, Александр, - сказала она. - Ты так хотел.
- Не надо было этого делать. Я был не прав. Не прав.
- Но я его выпила, Александр, и теперь никогда не буду твоей.
- Не будешь моей? Что это значит?
Алиса схватила мистера Найтли за руку и страстно ее стиснула.
- Моя душа неразрывно слита с душой мистера Найтли, я имею в виду
Николаса. Мое влечение - я имею в виду влечение к браку -
непреодолимо. Оно перевернуло меня всю.
- Ты шутишь? - недоверчиво воскликнул Александр.
- Как ты можешь так говорить, жестокий? - задыхаясь от рыданий,
произнесла Алиса. - Я ничего не могу с собой поделать.
- Действительно, - подтвердил профессор Джонс, слушавший с
чрезвычайным вниманием. - Она ничего не может с собой поделать.
Типичная эндокринологическая реакция.
- Поистине это так, - пробормотал Найтли, безуспешно пытавшийся
справиться с собственными эндокринологическими реакциями. - Ну-ну,
дорогая, - добавил он и чисто по-отцовски погладил Алису по волосам.
Девушка тут же вскинула голову, и ее очаровательное личико
оказалось совсем рядом. В этот момент судье вдруг захотелось совсем не
по-отцовски и даже не по-дружески впиться в ее губки.
Потрясенный до глубины души Александр отчаянно выкрикнул:
- Ты фальшива, насквозь фальшива!
С этими словами юноша выбежал вон.
Найтли наладился было следом, но Алиса схватила его за шею и
запечатлела на тающих губах судьи поцелуй, который менее всего можно
было назвать дочерним.
И дружеским тоже.

Они прибыли в маленький холостяцкий домик Найтли, на дверях
которого красовалась целомудренная вывеска "МИРОВОЙ СУДЬЯ",
выполненная в староанглийском стиле. Здесь царили меланхолический мир,
покой и чистота. Левой рукой Найтли поставил на маленькую плиту
маленький чайник (правую его руку Алиса не выпускала ни на секунду,
зная, что только так она может застраховаться от неожиданного бегства
своего пленника.)
Из открытой двери столовой виднелся кабинет Найтли. Вдоль стен
стояли стеллажи с мудрыми и веселыми книгами.
Рука Найтли (левая) в очередной раз поднялась к бровям.
- Дорогая моя, - обратился он к Алисе, - просто поразительно...
нельзя ли хоть чуть-чуть ослабить захват, чтобы восстановилось
кровообращение... поразительно, но я не могу отделаться от мысли, что
все это уже было.
- Никогда, никогда такого не было, дорогой Николас, - прошептала
Алиса, склоняя белокурую головку на его плечо и улыбаясь ему с такой
застенчивой нежностью, что ее красота засияла, как лунный свет на
поверхности ночного озера. - Потому что не было на свете такого
прекрасного мага и чародея, как наш мудрый профессор Джонс. Он
настоящий современный волшебник.
- Современный... - Найтли вздрогнул так основательно, что
приподнял Алису на целый дюйм от пола. - Ну да, конечно! Так и есть!
Черт бы меня побрал, если я ошибаюсь! (В редких случаях, а также под
воздействием нахлынувших эмоций, Найтли мог употребить крепкое
словечко.)
- Николас, что с тобой? Ты испугал меня, мой ангел!
Но Найтли решительно зашагал в кабинет, и Алисе ничего не
оставалось, как побежать следом за ним. С побелевшим лицом мировой
судья снял с полки томик и благоговейно сдул с него пыль.
- Ах! - сокрушенно воскликнул он. - Почему я пренебрегал
невинными радостями юных лет?! Дитя мое, ввиду продолжающейся
неспособности моей правой руки к действиям, не окажете ли вы мне
любезность полистать страницы, пока я не скажу вам остановиться?
Они являли собой невиданную доселе картинку добрачной идиллии: он
удерживал книгу левой рукой, а она медленно переворачивала страницы
правой.
- Так я и знал! - с неожиданной энергией провозгласил вдруг
Найтли. - Профессор Джонс, мой добрый друг, идите же сюда! Эго самое
потрясающее совпадение... пример загадочной, мистической силы, которая
временами играет нами, не раскрывая своей истинной природы и цели.
Приехавший вместе с ними профессор Джонс сам приготовил себе чай
и, как подобает воспитанному человеку, оказавшемуся в обществе двух
страстно влюбленных, удалился в соседнюю комнату. Услышав слова
Найтли, он откликнулся:
- Вы уверены, что я не помешаю?
- Совсем наоборот, У меня важные сведения по поводу одного из
ваших научных достижений.
- Но вы же заняты...
- Профессор! - воскликнула Алиса.
- Тысяча извинений, дорогая, - сказал профессор Джонс, входя в
комнату. - Мой старый замшелый ум полон причудливых фантазий. Вы даже
не представляете, как давно я... - Он сделал внушительный глоток чая
(который заварил очень крепким), сразу же успокоился и замолчал.
- Профессор, - сказал Найтли. - Это милое дитя назвало вас
современным волшебником, что тут же напомнило мне о "Волшебнике"
Гилберта и Салливана.
- Кто такие, - любезно поинтересовался профессор Джонс, - Гилберт
и Салливан?
Найтли испуганно поднял голову, словно желая проследить
направление карающего удара молнии и успеть от него увернуться. Затем
хриплым шепотом ответил:
- Сэр Уильям Швенк Гилберт и сэр Артур Салливан писали
соответственно слова и музыку к величайшим музыкальным комедиям мира.
Одна из пьес называлась "Волшебник". В ней тоже применялось
высокоморальное снадобье. На женатых людей оно не влияло, но было
способно вырвать героиню из рук молодого и красивого возлюбленного и
бросить ее в объятия старика.
- Тем и закончилось? - поинтересовался профессор Джонс.
- Э-э... Нет... Послушайте, дорогая, когда вы так поглаживаете
мою шею, у меня возникают, безусловно, самые приятные ощущения, но,
должен признать, это меня отвлекает. Так вот, все закончилось
воссоединением юных возлюбленных, профессор.
- Ага, - произнес профессор Джонс, - Тогда, может быть, учитывая
близость вымышленного сюжета к реальной жизни, мы попытаемся устроить
воссоединение Алисы и Александра? Во всяком случае, я не хочу, чтобы
вы на всю жизнь остались без руки.
- Я ни с кем не собираюсь воссоединяться, - решительно произнесла
Алиса. - Мне нужен мой Николас.
- Ваш неожиданный подход к этой ситуации вызывает неоднозначные
мнения, - сказал Найтли, - но об этом после. В пьесе есть решение, и я
бы хотел обсудить его с вами, профессор. - Он мягко и добродушно
улыбнулся. - Эффект снадобья в пьесе нейтрализуется действиями
господина, который его изобрел. Другими словами, вашего прототипа,
профессор.
- Что же он сделал?
- Покончил с собой! Всего-навсего. Произведенный его
самоубийством эффект разрушил ча...
Профессор Джонс не дал ему закончить. Самым мрачным и загробным
голосом, какой только можно представить, он изрек:
- Дорогой сэр, позвольте сразу же заявить, что, несмотря на мою
привязанность к молодым людям, оказавшимся втянутыми в эту историю, я
ни при каких обстоятельствах не соглашусь на самоустранение. Подобная
процедура может оказаться чрезвычайно эффективной при использовании
традиционного зелья, но на изобретенный мною аматогенический состав,
уверяю вас, она не подействует.
Найтли вздохнул:
- Этого я и боялся. Между нами, я считаю, что это худшая из всех
возможных концовок в пьесе. - Он замолк и быстро взглянул вверх,
словно извиняясь перед духом Уильяма С. Гилберта. - Она притянута за
уши. Она не предусматривалась развитием сюжета. Получилось, что
наказание понес человек, его не заслуживший. Другими словами, эта
концовка не достойна мощного гения Гилберта.
- А вдруг ваш Гилберт тут ни при чем? - предположил профессор
Джонс. - Вмешался какой-нибудь ремесленник и испохабил всю работу.
- Об этом ничего не известно.
Но острый ум профессора Джонса уже увлекся новой головоломкой.
- Мы можем проверить, - воскликнул он. - Давайте изучим стиль
мышления этого вашего... Гилберта. Он ведь много чего написал, так?
- В сотрудничестве с Салливаном Гилберт создал четырнадцать
произведений.
- Разрешались ли в них ситуации более разумными средствами?
- Во всяком случае в одном, - кивнул Найтли. - В "Радигоре".
- Кто это?
- Радигор - это место. Главный герой оказывается истинным
баронетом Радигора, и, разумеется, над ним тяготеет проклятие.
- Как водится, - пробормотал профессор Джонс. Он знал, что
подобное несчастье почти всегда сопутствует баронетам, и даже
склонялся к мысли, что так им и надо.
- Проклятие вынуждало его совершать по одному или более
преступлений в день. Случись ему пропустить хоть один день, как его
ждала неминуемая гибель в страшных муках.
- Какой ужас! - пролепетала мягкосердечная Алиса.
- Разумеется, никому не под силу совершать каждый день по
преступлению, и нашему герою требовалось любой ценой перехитрить злые
чары.
- Каким образом?
- Он рассудил так: отказываясь от совершения преступления, он
призывает тем самым свою смерть. Другими словами, совершает
самоубийство. Но самоубийство само по себе является преступлением, а
значит, он выполнил условия проклятия.
- Ясно, - задумчиво произнес профессор Джонс. - Похоже, Гилберт
любит решать проблемы, доводя их до логического завершения. - Он
прикрыл глаза, и его благородный лоб задвигался от кипящих внутри
мыслей. - Скажите, старина Найтли, когда впервые был поставлен
"Волшебник"?
- В тысяча восемьсот семьдесят седьмом году.
- Теперь понятно, друг мой. Это был самый расцвет викторианской
эпохи. Считалось непозволительным смеяться со сцены над священным
институтом брака. Супружество рассматривалось как истинное таинство,
духовная святыня, воплощение...
- Достаточно, - остановил его Найтли. - К чему вы клоните?
- К свадьбе. Женитесь на этой девочке, Найтли. Пожените все
страждущие пары, немедленно. Уверен, что в этом и заключался
первоначальный замысел Гилберта.
- Но именно этого мы и стремимся избежать, - растерянно
пробормотал Найтли, почувствовавший неожиданную привлекательность
подобной перспективы.
- Я не стремлюсь, - весомо заявила Алиса (хотя на самом деле была
очаровательно гибкой и стройной девушкой).
- Неужели не понятно? - воскликнул профессор Джонс. - Как только
все пары переженятся, аматогенический состав, не влияющий на женатых
людей, перестанет на них действовать. Те, кто любил бы друг друга и
так, останутся влюбленными; остальные, соответственно, потребуют
расторжения брачных контрактов.
- Боже милосердный! - воскликнул Найтли. - До чего же просто! Я
восхищен! Ну конечно! Наверняка Гилберт так все себе и представлял, в
то время как шокированный режиссер, ремесленник, по вашему выражению,
требовал изменений.

- Сработало? - спросил я. - Вы ведь говорили, что, по словам
профессора, на женатые пары средство оказывало только один эффект -
предотвращало внебрачные отноше...
- Сработало, - проворчал Найтли, не обращая внимания на мою
фразу. На ресницах судьи блеснула слеза, но я не сумел определить, что
ее вызвало: воспоминания или четвертый бокал джина с тоником.
- Сработало, - повторил он. - Алиса и я поженились, однако по
взаимному согласию брак был мгновенно расторгнут на основании того,
что был заключен под недопустимым принуждением. Между тем, поскольку
вокруг нас постоянно толкались какие-то люди, недопустимое
принуждение, которому мы оказались подвергнуты, так ни к чему и не
привело. - Он тяжело вздохнул. - Ну, в общем, Алиса и Александр вскоре
поженились, и, как я понимаю, вследствие сопутствующих этому событию
действий, сейчас она ожидает ребенка.
Найтли с трудом оторвал взгляд от остатков джина в бокале и вдруг
содрогнулся от ужаса.
- Господи! Снова она!
Я испуганно поднял голову. В дверях застыло видение в
пастельно-голубых тонах. Представьте, если сумеете, очаровательное
личико, созданное для поцелуев, и изумительное тело, созданное для
любви.
- Николас! Подожди! - воскликнула она.
- Это Алиса? - спросил я.
- Нет. Нет. Это совершенно другая женщина; эта история не имеет
никакого отношения к Алисе... Но мне нельзя здесь оставаться.
С редкой для его возраста резвостью мистер Найтли выскочил в
окно. Соблазнительное привидение устремилось за ним со столь же
впечатляющим проворством.
Я покачал головой с жалостью и сочувствием. Очевидно, беднягу
преследовали влюбленные в него волшебные красавицы. Представив его
ужасную судьбу, я одним глотком осушил свой бокал и подумал, что вот
со мной ничего подобного не случалось.
При этой странной мысли я решительно потребовал наполнить мой
бокал, и с губ моих едва не сорвалось неприличное восклицание.

БЛАГОЕ НАМЕРЕНИЕ

Читатели часто спрашивают, совпадают ли изложенные в повести
взгляды со взглядами автора. Отвечаю: "Не обязательно". Тем не менее,
следует добавить короткую фразу: "...но чаще всего - да".
Когда я пишу повесть, в которой противоположные характеры
выражают противоположные взгляды, я делаю все, что в моих силах, чтобы
дать каждому из них возможность высказать свою точку зрения.
Немногие готовы заявить, как Ричард III в пьесе Шекспира:

"Раз не дано любовными речами
Мне занимать болтливый пышный век,
Решился стать я подлецом и проклял
Ленивые забавы мирных дней".

Неважно, каким злодеем может показаться Том Дику, наверняка
найдутся аргументы, при помощи которых Том сумеет убедить себя, что на
самом деле он человек добрый. Таким образом, мне представляется
нелепым заставлять злодея вести себя по-злодейски (если, конечно, вы
не обладаете гением Шекспира и умеете изобразить что угодно. Боюсь,
что не могу сказать этого о себе).
И все же, как бы я ни старался быть справедливым и честно
представлять различные точки зрения, я не в силах принудить себя
излагать взгляды, которые не разделяю, столь же убедительно, как те, в
которые верю. Кроме того, развитие моих рассказов обычна происходит
так, как мне самому того хочется, и победа в любом случае достается
полюбившимся мне героям. Даже если все заканчивается трагически, общий
смысл произведения - терпеть не могу слова "мораль"! - как правило,
меня удовлетворяет.
Короче, если вы опустите мелкие детали любого моего рассказа и
посмотрите на него в целом, думаю, вы испытаете то же чувство, что и
я. Речь не идет о сознательной пропаганде; просто когда я испытываю
определенные чувства, не в моих силах сделать так, чтобы они не
проявились в повествовании.
Но бывают и исключения.
В 1951 году мистер Рэймонд Ф. Хили, известный составитель
антологий, решил издать сборник научно-фантастических рассказов и
обратился ко мне с просьбой написать для этого сборника рассказ. Хили
ограничился единственным пожеланием. Ему был нужен оптимистический
рассказ, такой, который бы я, в своей упрощенной манере, назвал бы
"рассказом со счастливой концовкой".
Счастливую концовку я придумал, но, следуя врожденной привычке из
чистой бравады нарушать установленные правила, я попытался сделать
так, чтобы читатель до самого конца не понял, в чем же заключается
счастливая концовка.
Только после того как я удачно (как мне кажется) справился с этой
задачей и рассказ был опубликован, я понял, что мое увлечение
технической стороной проблемы существенно повлияло на содержание.
Получилось, что именно этот рассказ, под названием "Благое намерение",
не отражает моих собственных чувств.
Покойный Гроф Конклин, проницательнейший критик научной
фантастики, как-то заметил, что рассказ ему понравился, хотя он не
согласен с его философией. Вынужден со смущением признать, что именно
так отношусь к "Благому намерению" и я.

В Великом Суде, представляющем собой тихий оазис посреди
пятидесяти сумасшедших квадратных миль, занятых небоскребами
Объединенных Миров Галактики, есть одна статуя.
Она поставлена так, чтобы ночью ей было видно звезды. Есть и
другие статуи, они стоят по кругу, но эта одиноко возвышается в самом
центре.
Статуя не очень удачная. Чересчур благородному лицу недостает
жизни. Брови чуть выше, нос чуть симметричнее, а одежда чуть
аккуратнее, чем бывает на самом деле. В результате статуя кажется
слишком святой и ненастоящей. Наверное, в реальной жизни этот человек
мог нахмуриться и икнуть, но статуя всем своим видом демонстрировала,
что подобного никогда не случалось.
Все это, конечно, вполне понятная суперкомпенсация. При жизни
этому человеку статуй не возводили. Последующие поколения взирали на
него с исторической перспективы и терзались виной.
Надпись на пьедестале гласит: "Ричард Сайама Альтмайер". Ниже
идет короткая фраза, рядом вертикально стоят три даты. Фраза звучит
так: "Благое намерение не знает неудач". Даты таковы: 17 июня 2755
года, 5 сентября 2788 года, 21 декабря 2800 года; по летоисчислению
того периода, начиная с первого атомного взрыва, случившегося в 1945
году прежней эры. Ни одна из приведенных дат не соответствует рождению
или смерти этого человека. Не соответствуют они также ни свадьбе, ни
вообще какому-либо значительному событию, каковым могли бы гордиться
жители Объединенных Миров. Они символизируют вину и скорбь.
Указанные даты означают дни, когда Ричарда Сайаму Альтмайера
бросали за его взгляды в тюрьму.

17 июня 2755 года
Несомненно, в возрасте двадцати двух лет Дик Альтмайер был
способен испытывать ярость. Волосы его тогда имели темно-коричневый
цвет, и усов, которые позже стали неотъемлемой принадлежностью его
облика, он еще не отрастил. Конечно, у него и тогда был тонкий нос с
горбинкой. Пройдет немало лет, прежде чем все усиливающаяся худоба щек
превратит его нос в настоящий хребет, который навсегда западет в умы
миллиардов школьников.
Грегори Сток стоял на пороге и взирал на учиненный другом погром.
Круглое лицо и холодный цепкий взгляд уже узнавались, а вот военная
форма, в которой ему предстояло провести остаток жизни, была еще не
пошита.
- Великая Галактика! - воскликнул он.
- Привет, Джеф, - поднял голову Альтмайер.
- Что происходит, Дик? Я думал, твои принципы, дружище,
противоречат всякого рода разрушениям. А этот вьюер, похоже, сильно
пострадал. - Он поднял с пола обломок.
- Я держал вьюер в руках, когда мне сбросили на приемник
официальное извещение. Сам знаешь какое.
- Знаю. Я получил такое же. Где оно?
- На полу. Сорвал с катушки, как только его изрыгнули. Подожди,
сейчас я брошу его в атомную мусорку!
- Эй, остынь. Мы не можем...
- Почему?
- Потому, что так ты ничего не добьешься. Каждый обязан отслужить
свой срок.
- Ты так и не понял моих мотивов.
- Не будь ослом, Дик.
- Клянусь космосом, это дело принципа.
- Глупости! Нельзя сражаться со всей планетой. Твоя болтовня о
коварных правителях, втягивающих невинных людей в войну - самая
настоящая звездная пыль. Думаешь, если сейчас объявить всеобщее
голосование, большинство не поддержало бы войну?
- Это ни о чем не говорит, Джеф. Правительство контролирует...
- Средства пропаганды. Да, знаю. Ты мне все уши прожужжал. Только
я не понимаю, почему ты так настроен против службы?
Альтмайер отвернулся.
- Во-первых, - продолжил Сток, - ты можешь просто не пройти
медицинскую комиссию.
- Пройду. Я был в космосе.
- Не обольщайся. Если доктора пропустили тебя на лайнер, значит,
у тебя нет явных сердечных заболеваний и отека легких. Для воинской
службы этого недостаточно. Вдруг ты действительно не пройдешь?
- Речь о другом, Джеф. Я ведь не боюсь сражаться.
- Надеешься остановить таким способом войну?
- Было бы здорово. - Голос Альтмайера задрожал от волнения. - Я
верю в то, что человечество должно объединиться. Нам не нужны ни
войны, ни вооруженные до зубов космические армады. Галактика готова
открыть свои тайны объединенным усилиям человеческой расы. Мы же целых
две тысячи лет враждуем сами с собой и отдаем Галактику другим.
Сток рассмеялся:
- В этом мы преуспели. На сегодняшний день существует более
восьмидесяти независимых планетных систем.
- Мы забыли, что существуют и другие разумные цивилизации.
- Вспомнил своих любимых диаболов? - Сток прижал кулаки к вискам
и покрутил указательными пальцами.
- И твоих тоже, - огрызнулся Альтмайер. - У них одно
правительство контролирует больше планет, чем драгоценные восемьдесят
независимых, вместе взятые.
- Правильно. Не забывай, что их ближайшая планета находится в
полутора тысячах световых лет от Земли. В любом случае они не смогут
жить на кислородных планетах.
Теряя дружеское расположение духа, Сток резко добавил:
- Послушай, я, собственно, заглянул, желая сообщить тебе, что на
следующей неделе прохожу медкомиссию. Идешь со мной?
- Нет.
- Твердо решил?
- Абсолютно.
- Ты ничего не добьешься. Пламя на Земле не возгорится. И
миллионы молодых людей не пойдут за тобой на антивоенные выступления.
Тебя просто упекут в тюрьму.
- В тюрьму, так в тюрьму.

Так и вышло. Ричард Сайама Альтмайер угодил за решетку. 17 июня
2755 года атомной эры после короткого судебного заседания, на котором
он отказался от всякой защиты, его приговорили к заключению сроком на
три года - или на время военных действий, смотря по тому, что
продлится дольше.
Он отсидел немногим более четырех лет и двух месяцев. Ровно
столько потребовалось, чтобы сантаниане потерпели серьезное, хотя и не
окончательное поражение. В результате Земля установила контроль над
несколькими спорными астероидами, получила определенные коммерческие
привилегии и добилась ограничения сантанианского космического флота.
Общие потери составили чуть больше двух тысяч кораблей с
экипажами плюс несколько миллионов человек, погибших при бомбардировке
планет из космоса. Космические флоты обеих сторон достаточно успешно
справились с защитой, вынуждая противника расстреливать боезапасы на
дальних подступах к Земле и Сантане.
Благодаря войне Земля стала считаться сильнейшей военной
диктатурой.
Джеффри Сток воевал от начала до конца, не раз принимал участие в
боевых действиях, но, несмотря на это, остался жив. Войну Джеффри
закончил майором. Он участвовал в первой дипломатической миссии,
отправленной с Земли в цивилизацию диаболов. Это был его первый шаг в
большой военной и политической карьере.

5 сентября 2788 года
Они были первыми диаболами, ступившими на поверхность Земли.
Федералистская партия старалась разъяснить драматизм ситуации тем, кто
его еще не прочувствовал. На проекционных плакатах и в выпусках
новостей снова и снова прокручивалась хронология событий.
Впервые исследователи с Земли столкнулись с диаболами в начале
века. Это была разумная раса, вступившая в эру межзвездных перелетов
независимо от людей и немного раньше их. К моменту описываемых событий
они контролировали большую, чем человечество, часть Галактики.
Регулярные дипломатические отношения между диаболами и
представителями крупнейших человеческих колоний начались двадцать лет
назад, сразу же после войны между Землей и Сантаной. Уже в то время
опорные пункты диаболов находились на расстоянии двадцати световых лет
от наиболее отдаленных центров человечества. Диаболы бороздили космос
во всех направлениях, перехватывали выгодные торговые контракты и
получали концессии на разработку незанятых астероидов.
И вот они прибыли на саму Землю. Правители крупнейшего
человеческого центра Галактики принимали их как равных, а может быть,
даже и лучше. Федералисты надрывались, трубя о страшной статистике. А
факты были таковы: несмотря на то что люди численно превосходили
диаболов, человечество колонизовало за пятьдесят лет всего пять новых
миров, в то время как диаболы захватили почти пятьсот.
- Сто - один в их пользу, - кричали федералисты, - потому что у
них единая политическая организация, а у нас их сто.
Тем не менее мало кто на Земле, а тем более в других частях
Галактики, обращал внимание на призывы федералистской партии к
созданию Галактического Союза.
Вдоль улиц, по которым пятеро диаболов почти ежедневно добирались
от специально оборудованного в лучшем отеле номера до министерства
обороны, выстраивались толпы землян. Между тем общее настроение было
отнюдь не враждебным. Люди приходили в основном из любопытства, хотя
многие испытывали к пришельцам откровенное отвращение.
Смотреть на диаболов было неприятно. Крупнее и массивнее землян,
при ходьбе они опирались на четыре толстые ноги, помимо которых у
чужаков имелись по две руки с подвижными и гибкими пальцами. Одежды
они не носили и ничем не прикрывали морщинистых складок кожи. С точки
зрения землян, их широкие, плоские лица не имели никакого выражения,
зато над глазами с огромными зрачками росли короткие рога. Благодаря
последним эти существа и получили свое прозвище. Поначалу их попросту
называли чертями, затем перешли на более вежливый латинский
эквивалент.
На спине у каждого была закреплена пара цилиндров, из которых
тянулись к ноздрям гибкие шланги. Плотно закрепленные на ноздрях
трубки были заполнены гашеной известью, поглощающей ядовитый для
инопланетян углекислый газ. Они явно страдали от нехватки серы; время
от времени стоящие в первых рядах зрители улавливали смрадный запах
выдыхаемого диаболами сероводорода.
В толпе находился и лидер федералистов. Он стоял чуть поодаль,
дабы не привлекать особого внимания полиции. Стражи порядка натянули
вдоль пути следования гостей веревки и смотрели за порядком с
небольших роллеров, на которых они могли мгновенно рассеять любую
толпу. У лидера федералистов было худое лицо, тонкий, выдающийся нос и
прямые седеющие волосы.
- Не могу смотреть. Противно, - произнес он и отвернулся.
Его спутник отозвался более философски:
- По духу они ничуть не уродливее некоторых наших
красавцев-политиков. Эти, по крайней мере, соответствуют своему виду.
- К сожалению, ты прав. У нас все готово?
- Полностью. Ни один из них не вернется домой живым.
- Хорошо! Я останусь здесь и отсюда подам сигнал.
Диаболы тоже вели между собой беседу. Люди этого заметить не
могли, даже те, кто стоял совсем рядом. Натянутая между рогами кожа
пришельцев обладала способностью быстро вибрировать с помощью мышц,
аналогов которым в человеческом теле не имелось. Возникающие при этом
колебания воздуха могли уловить лишь самые чувствительные земные
приборы. Так или иначе, в тот момент на Земле об этом еще не
подозревали.
При помощи вибрации прозвучал вопрос:
- Все знают, что именно эта планета - родина двуногих?
- Нет, - ответило несколько вибраций, после чего одна вибрация
поинтересовалась:
- Ты понял это благодаря тому, что освоил их способ общения?
- Кстати, этим делом не мешало бы заняться нам всем, вместо того
чтобы в один голос твердить о бессмысленности двуногой культуры. Я не
говорю о том, что с двуногими гораздо легче иметь дело, когда хоть
что-то о них знаешь. У них жуткая, но интересная история. Я не жалею,
что довелось повидать все своими глазами.
- Предыдущие контакты с двуногими свидетельствуют, что они не
знают, с какой планеты они произошли, - возразила другая вибрация. -
Во всяком случае, никакого почтения этой планете, они не оказывают. Не
существует посвященных ей торжественных ритуалов. Между прочим,
отсутствие ритуалов и тот факт, что Земля менее всего напоминает
святыню, вполне понятно в свете истории двуногих. Живущие на других
планетах двуногие не признают первенства Земли. Они рассматривают ее
лидерство как ущемление собственной независимости и достоинства.
- Непонятно.
- Я тоже не сразу разобрался, пришлось несколько дней почитать их
прессу. Теперь, кажется, начинаю кое-что схватывать. Похоже, до начала
межзвездных полетов двуногие имели единое политическое устройство.
- Естественно.
- Только не для двуногих. Это был как раз необычный период в их
истории, который, кстати, долго и не продлился. Стоило образовавшимся
в различных мирах колониям окрепнуть, как они тут же старались порвать
с родным домом. К этому периоду относится первая волна межзвездных
войн двуногих.
- Ужасно. Просто каннибалы.
- Иначе и не скажешь. Когда я все это читал, у меня даже аппетит
испортился, а отрыжка несколько дней горчила. Как бы там ни было,
колонии завоевали независимость, и сложилась нынешняя ситуация. Все
эти королевства, республики и прочие государственные формирования
двуногих на деле представляют собой крошечные миры, каждый из которых
состоит из главенствующего образования и нескольких подчиненных. При
этом подчиненные миры без конца пытаются оторваться от главного или
перейти в другое подчинение. Земля является сильнейшим миром, хотя
контролирует менее дюжины прочих образований.
- Даже не верится, что эти существа настолько слепы к своим
собственным интересам. Разве у них не сохранилось традиции единого
правительства, которое существовало в тот период, когда они обитали на
одной планете?
- Я уже говорил, им это не свойственно. Единое правительство
просуществовало несколько десятилетий. А раньше они даже на одной
планете умудрились создать несколько враждующих политических
формирований.
- Никогда ни о чем подобном не слышал. - На время колебания
нескольких существ заглушили друг друга.
- Удивительно, но такова природа этих тварей.
Тут пришельцы подошли к министерству обороны.

Пятеро диаболов рядком выстроились возле стола. Они стояли,
поскольку не могли сидеть в силу своего анатомического устройства. По
другую сторону стола, также стоя, находились пятеро землян. Людям было
бы естественнее сидеть, но им не хотелось еще больше усугублять
недостаток роста.
Стол был довольно широк; собственно говоря, шире достать просто
не удалось. От ширины стола зависело самочувствие и настроение людей,
ибо от диаболов исходил почти незаметный при дыхании, но весьма
сильный при разговоре запах сероводорода. С подобными сложностями
дипломатам прежде сталкиваться не приходилось.
Как правило, встречи длились не более получаса, после чего
диаболы без церемоний заканчивали беседу и удалялись. На этот раз,
однако, произошла задержка. В зал вошел человек, и пятеро ведущих
переговоры землян тут же посторонились, уступая ему место.
Он был высок - выше, чем любой из присутствующих людей - и носил
военную форму с легкостью, которая приходит лишь с годами. У него было
круглое лицо и холодные, цепкие глаза. Черные волосы начали редеть, но
седина их еще не тронула. Неровный шрам пересекал челюсть и убегал за
высокий коричневый воротник - такие шрамы остаются от удара лучом из
ручного стрелкового оружия. Скорее всего он получил эту рану в давно
забытом бою в одной из пяти войн, в каковых принимал активное участие.
- Господа, - торжественно произнес главный из ведущих переговоры
землян, - позвольте представить вам нашего министра обороны.
Диаболы несколько растерялись, хотя по выражению их лиц заметить
этого было нельзя. Звуковые пленки на лбах завибрировали. Они
уважительно относились к служебной и официальной иерархии, которая
оказалась неожиданным образом нарушена. Понятно, что этот министр
всего-навсего двуногий, но по принятым у двуногих стандартам он
превосходил их в звании и должности. Они не могли вести с ним
переговоры на официальном уровне.
Министр понимал их смятение, но не имел другого выбора. Диаболов
требовалось задержать хотя бы минут на десять, и это был единственный
способ.
- Господа, - обратился он к пришельцам, - я прошу вас сегодня
ненадолго задержаться.
Стоящий посередине диабол ответил на сравнительно неплохом
английском; лучше, наверное, с его голосовыми связками сказать было
невозможно. Фактически диаболы имели по два рта. Один помещался на
конце челюстной кости и использовался при еде. Людям редко приходилось
видеть эту процедуру, поскольку диаболы предпочитали есть
исключительно в своей компании. Более узкое ротовое отверстие, не
превышающее, по сути, двух дюймов, служило для произнесения звуков.
Когда диаболы открывали рот, в глаза землянам бросалось отсутствие
передних резцов. В процессе речи рот оставался постоянно открытым,
необходимые для произнесения согласных преграды формировались при
помощи неба и спинки языка. В результате получались грубые, плохо
различимые звуки, но общаться было можно.
Диабол произнес:
- Вы нас извините, нам уже трудно. - При помощи пластинки на лбу
он передал: - Они решили уморить нас в своей вони. Пора заказывать
ядопоглощающие цилиндры большего размера.
- Я с сочувствием отношусь к вашей ситуации, - сказал министр
обороны, - но боюсь, у нас не будет другой возможности для общения.
Надеюсь, вы окажете нам честь и отобедаете с нами.
Стоящий рядом с министром землянин не сумел побороть гримасу
отвращения. Быстро набросав на листике несколько слов, он передал его
министру.
Записка гласила: "Ни в коем случае. Они жрут пропитанное серой
сено. Мы задохнемся". Министр скомкал листик и бросил его на пол.
- Это честь для нас, - ответил диабол. - Если бы мы только могли
дольше переносить вашу необычную атмосферу, мы бы с радостью приняли
ваше приглашение.
Лобной пластинкой он раздраженно передал:
- Они сами не пойдут на то, чтобы мы ели вместе. Мы же увидим,
как они пожирают трупы мертвых животных. Я всерьез опасаюсь за свою
отрыжку. Она навсегда потеряет сладость.
- Мы уважаем ваши проблемы, - улыбнулся министр. - Давайте
поговорим о деле. В ходе переговоров нам так и не удалось добиться от
вашего правительства, каковое вы здесь представляете, ответа на вопрос
о границах вашего влияния. Мы выступили с целым рядом предложений.
- В отношении всех земных территорий мы давно определились и
четко высказали свою позицию, - ответил диабол.
- Надеюсь, вы понимаете, что этого недостаточно. Границы Земли и
ваши владения нигде не пересекаются. До сего времени мы ограничивались
лишь констатацией данного факта. Однако вопрос гораздо серьезнее.
- Не совсем ясно. Вы предлагаете обсудить наши границы с Вегой?
Это королевство населено людьми, но оно давно обрело независимость от
Земли.
- Именно так.
- Это исключено, сэр. Вы, безусловно, понимаете, что все моменты,
касающиеся нас и независимого мира Веги, не имеют к Земле никакого
отношения. Мы намерены говорить о них только с Вегой.
- В таком случае вам придется вести сотни переговоров с сотней
населенных людьми мировых систем.
- Ничего не поделаешь. Отмечу лишь, что эта необходимость
продиктована не нами, а сложившейся природой ваших человеческих
взаимоотношений.
- В этом случае круг обсуждаемых вопросов резко сужается, -
рассеянно произнес министр обороны. Казалось, он прислушивается не к
собеседнику, а к происходящим на улице событиям.
Снаружи действительно что-то происходило. Сквозь толстые стены
здания доносился едва различимый гул голосов, далекий треск лучевых
пистолетов и рев полицейских роллеров.
Диаболы хранили полное спокойствие. Это могло быть либо очередным
проявлением воспитанности, либо доказательством того, что, обладая
повышенной чувствительностью к ультразвуку, они плохо слышат в обычном
диапазоне.
Ведущий переговоры диабол произнес:
- Я искренне удивлен. Мы считали, что это все вам известно.
В дверях появился человек в полицейской форме. Министр обороны
повернулся в его сторону, Едва заметно кивнув, полицейский исчез.
Тогда министр неожиданно громко и энергично сказал:
- Ну и отлично. Я просто хотел лишний раз убедиться. Надеюсь, вы
готовы возобновить наши переговоры завтра?
- Разумеется, сэр.
Один за другим, медленно, как и подобает наследникам вселенной,
диаболы покинули зал переговоров.
- Хорошо, что они отказались с нами есть, - пробормотал землянин.
- Я знал, что они откажутся, - задумчиво произнес министр. - Они
вегетарианцы. При одной мысли о поедании мяса им становится дурно. Я
ведь видел, как они едят; кстати, не многие могут этим похвастаться.
Так вот, едят они наподобие нашего скота. Сваливают еду в кучу,
становятся кругом и задумчиво пережевывают собственную отрыжку.
Возможно, при этом они общаются неизвестным для нас способом. Жуют
так: нижняя челюсть описывает горизонтальные круги...
В дверях снова появился полицейский.
- Всех взяли? - поинтересовался министр.
- Так точно, сэр.
- И Альтмайера?
- Да, сэр.
- Хорошо.

К тому моменту когда диаболы появились на ступеньках здания
министерства обороны, вокруг снова собралась толпа народа. График
никогда не нарушался. Ежедневно, ровно в три часа, инопланетяне
покидали свой номер в отеле и тратили пять минут на дорогу до
министерства. В три тридцать пять они выходили из здания и
возвращались в отель по охраняемому полицией пути. Они торжественно и
чинно шествовали по широкому проспекту. Со стороны казалось, что в
поступи их есть что-то от механических роботов.
Когда позади осталась половина пути, раздались шум и крики.
Толком было непонятно, кто и почему кричит, но треск лучевых
пистолетов и бледно-голубые разряды над головами заметили все. Полиция
тут же устремилась к месту происшествия, роллеры подлетали в воздух
футов на семь, после чего плавно опускались в толпу, никому, однако,
не причиняя вреда, и снова взмывали вверх. Народ бросился врассыпную,
все потонуло в шуме и гаме.
Посреди этого беспорядка диаболы продолжали механически топать в
нужную им сторону. Либо они действительно ничего не слышали, либо
обладали поистине завидным самообладанием.

У дальнего края площади, напротив того места, где начались
беспорядки, довольно потирал нос Ричард Сайама Альтмайер. Строгая
пунктуальность диаболов позволяла рассчитать акцию до секунды. Первые
беспорядки преследовали своей целью отвлечь внимание полиции. И вот
сейчас...
Он произвел оглушительный, но безвредный выстрел в воздух.
В ту же секунду со всех сторон загремели залпы разрывных
снарядов. С крыш стоящих вдоль дороги домов заработали снайпера. Пули
пробивали тела диаболов и разрывались у них внутри, разнося на куски
все органы. Один за другим пришельцы ввалились на землю.
Неожиданно, откуда ни возьмись, появилась полиция. Альтмайер
изумленно уставился на кинувшихся к нему офицеров. Мягко, ибо за
двадцать лет он утратил всю свою ярость, Альтмайер произнес, показывая
на разорванных пришельцев:
- На сей раз вы сработали оперативно, но все равно опоздали.
В толпе началась паника. Подоспевшие в рекордно короткие сроки
дополнительные подразделения полиции направляли потоки бегущих по
безопасным направлениям.
Схвативший Альтмайера полицейский имел чин капитана.
- А мне кажется, вы ошиблись, мистер Альтмайер, - жестко произнес
он. - Не показалось ли вам странным, что на убитых нет крови? - При
этом он тоже махнул рукой в сторону лежащих на земле диаболов.
Альтмайер вздрогнул и побледнел. Пришельцы валялись на земле,
некоторые были разорваны на части, лоскуты кожи болтались на погнутых
ребрах каркаса. В одном капитан полиции оказался прав. Не было ни
крови, ни мяса.
Белые, окаменевшие губы Альтмайера не могли выговорить ни слова.
Капитан усмехнулся:
- Правильно догадались, сэр. Это роботы.
В этот момент из дверей министерства обороны показались настоящие
диаболы. Полиция дубинками расчистила им путь в противоположную
сторону, чтобы гостям не пришлось проходить мимо искалеченных чучел из
пластмассы и алюминия, которые в течение трех минут исполняли роль
живых существ.
- Рекомендую вести себя разумно, мистер Альтмайер, - произнес
капитан полиции. - С вами желает переговорить министр обороны.
- Я готов, сэр. - На Альтмайера начало наваливаться каменное
безразличие.

Джеффри Сток и Ричард Альтмайер вновь увидели друг друга спустя
четверть века. Встреча состоялась в частном кабинете министра обороны.
Обстановка удивляла суровостью: стол, кресло и два стула.
Темно-коричневая мебель была обита губчатой пленкой; удобно, но без
лишней роскоши. На столе лежал микровьюер и небольшой ящик, в котором
могли поместиться несколько десятков кассет. На противоположной от
стола стене красовалось трехмерное изображение "Бесстрашного" -
первого корабля, которым довелось командовать министру обороны.
- Нелепая у нас получилась встреча, - смущенно пробормотал Сток.
- После стольких лет... Мне жаль.
- Чего тебе жаль, Джеф? - попытался улыбнуться Альтмайер. - Мне
вот ничего не жаль, кроме того, что я попался на твою удочку с
роботами.
- Трюк не хитрый, - сказал Сток, - и прекрасная возможность
потрясти твою партию. Не сомневаюсь, что после такого прокола она
надолго потеряет авторитет. Пацифисты пытаются развязать войну;
апостол мягкости покушается на убийство.
- Войну с истинными врагами, - печально уточнил Альтмайер. - Но
ты прав. На такое можно пойти только с отчаяния. Кстати, откуда ты
узнал о моих планах?
- Ты по-прежнему переоцениваешь человечество, Дик. Слабость
любого заговора заключается в людях, которые его замышляют. У тебя
было двадцать пять сообщников. Неужели тебе не пришло в голову, что по
крайней мере один из них информатор, а может, и мой агент?
Щеки Альтмайера загорелись пунцовым огнем.
- Кто? - спросил он.
- Извини. Он нам еще пригодится.
Альтмайер устало откинулся на спинку стула.
- Ну и чего ты достиг?
- Сам-то ты чего достиг? Такой же непрактичный, как в последний
день нашей встречи. Помнишь, когда ты решил отправиться в тюрьму,
вместо того чтобы записаться на военную службу?.. Ты не изменился.
Альтмайер покачал головой:
- Истина не меняется.
- Если это истина, - нетерпеливо перебил его Сток, - объясни мне,
почему у вас все всегда проваливается? Ты отмотал срок, но ничего не
добился. Война все равно началась. Ни одной жизни ты не спас. С тех
пор ты основал политическую партию, но все ваши начинания тоже пошли
прахом. И заговор твой лопнул как мыльный пузырь. Тебе скоро
пятьдесят, Дик, а чего ты достиг? Ничего.
- А ты отправился на войну, - сказал Альтмайер, - дослужился до
командира корабля, затем получил портфель в правительстве.
Поговаривают, что ты станешь следующим Координатором. Ты-то добился
многого. И все же успех и неудача не могут существовать сами по себе.
Да и успех ли это? В чем? В дальнейшем развале человечества? Неудача в
чем? Благое намерение не знает неудач, речь может идти только об
отсрочке успеха.
- А если тебя казнят за то, что ты сегодня сделал?
- Даже если меня казнят. Мое дело продолжит другой, и его успех
станет моим успехом.
- И как же ты его себе представляешь? Неужели ты действительно
веришь в союз миров, Галактическую Федерацию? Неужели ты хочешь, чтобы
сантаниане занимались нашими вопросами? Или чтобы вегийцы диктовали,
что нам следует делать? Скажи, неужели ты согласишься, чтобы судьба
Земли зависела от случайной комбинации политических сил?
- Мы будем зависеть от них не больше, чем они от нас.
- За исключением того, что мы богаче их всех. Они будут нас
грабить, чтобы поддержать разрушенную экономику миров Сириуса.
- Мы легко рассчитаемся за счет средств, сэкономленных на не
случившихся войнах.
- У тебя на все вопросы есть ответы, Дик?
- За двадцать лет мне задали все вопросы, Джеф.
- Тогда ответь мне, как ты заставишь свой союз выступить против
врагов человечества?
- Для этого я и хотел убить диаболов. - Впервые с начала
разговора Альтмайер проявил раздражение. - Это привело бы к войне, в
которой все человечество объединилось бы против общего врага. Все наши
политические и идеологические разногласия отошли бы на второй план.
- Ты в самом деле так считаешь? Между прочим, диаболы еще ни разу
не ущемили наших интересов. Они просто не могут жить в наших мирах.
Они вынуждены обитать на планетах с сернистой атмосферой и океанами из
сернокислого натрия.
- Человечество само разберется, Джеф. Диаболы переползают с
одного мира на другой, как раковая опухоль. Они блокируют полеты в
регионы с незанятыми кислородными планетами, такими, которые подходят
нам. Они думают о будущем, о расселении грядущих поколений
бесчисленных диаболов, в то время как мы забились в угол Галактики и
бьемся друг с другом смертным боем. Через тысячу лет мы станем их
рабами, через десять тысяч лет вымрем совсем. Поверь, они наш общий
враг. И человечество об этом знает. Ты поймешь свою ошибку раньше, чем
думаешь.
- Твои партийные активисты без конца твердят о Древней Греции
доатомной эры, - сказал министр обороны. - Утверждают, что греки были
прекрасными людьми, самым культурным и образованным народом своего
времени, а может, и всех времен. Древние греки вывели человечество на
дорогу, с которой, оно окончательно не, сошло до сих пор. У них был
лишь один недостаток: они не могли объединиться. Потом их завоевали, а
сами они вымерли. И мы следуем их путем, так?
- Ты хорошо усвоил урок, Джеф.
- А ты, Дик?
- Что ты имеешь в виду?
- Был ли у греков общий враг, против которого им следовало
объединиться?
Альтмайер молчал.
- Греки сражались с Персией, могучим общим врагом. При этом
немало греческих государств сражались на стороне персов.
- Да, так, - промолвил наконец Альтмайер. - Некоторые считали
победу персов неизбежной и хотели оказаться на стороне победителя.
- С тех пор люди не изменились, Дик. Почему, по-твоему, диаболы
прибыли к нам? Что мы с ними обсуждаем?
- Я не вхожу в правительство.
- Не входишь, - прорычал Сток. - А я вхожу!.. И знаю, что Лига
Веги вступила в союз с диаболами.
- Не может быть! Никогда не поверю!
- Может. И есть. Диаболы согласились предоставить им пятьсот
кораблей в любой момент, как только они вступят в войну с Землей.
Взамен Вега отказывается от всех притязаний на Нигеланское звездное
скопление. Так что, если бы тебе удалось убить диаболов, война бы,
конечно, началась, но половина человечества сражалась бы на стороне
так называемого общего врага. Мы пытаемся этого не допустить.
- Я готов к суду, - медленно проговорил Альтмайер. - Или меня
казнят без него?
- Как был дураком, так дураком и остался! - всплеснул Сток. -
Если мы тебя расстреляем, ты станешь мучеником. А вот когда мы
расстреляем всех твоих помощников, тебя заподозрят в сотрудничестве с
государственными службами. Как предатель, ты будешь для нас совершенно
безвреден.
Таким образом, пятого сентября 2788 года Ричард Сайама Альтмайер
после короткого тайного судебного заседания был приговорен к пяти
годам тюремного заключения. Он отбыл полный срок. В год, когда он
вышел на свободу, Джеффри Сток был избран Координатором планеты Земля.

21 декабря 2800 года
Симон Девуар не находил себе места. Это был маленький человечек с
песочными волосами и покрытым веснушками румяным лицом. Он произнес:
- Жаль, что я согласился встретиться с вами, Альтмайер. Вам это
не принесет никакой пользы. А мне может навредить.
- Я уже старик, - ответил Альтмайер. - Никакого вреда я вам не
причиню.
Он и в самом деле стал стариком. К началу нового века он прожил
две трети столетия, но выглядел гораздо старше; да и внутренне изрядно
поизносился. Одежда болталась на нем, как на вешалке. Не постарел лишь
его нос - по-прежнему тонкий, аристократический, хищный нос
Альтмайера.
- Я боюсь не вас, - поморщился Девуар.
- Почему? Может, вы думаете, что я предал своих людей на процессе
восемьдесят восьмого года?
- Нет, конечно, нет. Просто времена федералистов прошли.
Альтмайер попытался улыбнуться. Он был голоден, ибо за весь день
так и не успел перекусить. Значит, времена федералистов прошли?
Наверное, со стороны многим именно так и кажется. Движение осмеяли.
Провалившийся заговор и "безнадежное дело" нередко привлекают
романтиков, о нем помнят спустя многие поколения; главное, чтобы
проигрыш оказался достойным. Но открыть пальбу по чучелам, дать
обвести себя вокруг пальца, выставить себя на посмешище - это
погибель. Это хуже, чем предательство, ошибка и грех. Не многие
поверили в то, что Альтмайер купил себе жизнь, выдав товарищей, но
всеобщий смех добил федерализм.
Лишь Ричард Альтмайер хранил упрямое достоинство.
Он произнес:
- Времена федералистов никогда не пройдут. Движение будет жить,
пока живет человечество.
- Слова, - нетерпеливо перебил его Девуар. - В молодости я еще
мог ими увлечься. Сейчас я устал.
- Симон, мне нужен выход на всегалактическую систему.
Лицо Девуара окаменело.
- И ты вспомнил обо мне... Извини, Альтмайер, я не позволю тебе
использовать мои передачи.
- Ты же был федералистом.
- И что теперь? - огрызнулся Девуар. - Это было давно. Теперь
я... теперь я никто. Девуарист, может быть. Я хочу жить.
- Под пятой диаболов? Хочешь жить, пока они тебе позволяют, и
умереть по их приказу?
- Слова!
- Ты одобряешь всегалактическую конференцию?
Девуар покраснел гуще своего обычного розового цвета. На
мгновение Альтмайеру показалось, что в его собеседнике слишком много
крови.
- А почему бы и нет? Неужели так важно, каким способом мы
установим Федерацию Человека? - ядовито поинтересовался Девуар. - Если
ты остался федералистом, ты не можешь выступать против объединенного
человечества.
- Объединенного диаболами?
- Какая разница? Человечество не способно объединиться своими
силами. Пусть нам помогут, хотя бы на первоначальном этапе. Мне это
все надоело, Альтмайер. Мне надоела наша бестолковая история. Я устал
быть идеалистом, когда нет никаких идеалов. Люди остаются людьми, и
это самое неприятное. Наверное, нам действительно нужен хороший кнут.
Если так, то я не возражаю, чтобы его применили диаболы.
- Ты поразительно глуп, Девуар, - мягко произнес Альтмайер. -
Настоящего союза не получится, пойми! Диаболы созывают конференцию,
чтобы выступить в роли арбитров в межчеловеческих распрях и сохранить
за собой функцию верховного суда навечно. Они не заинтересованы в
образовании реального единого человеческого правительства. Все пойдет
по-прежнему, населенные людьми миры будут отстаивать каждый свои
интересы. Зато мы начнем привыкать по малейшему пустяку обращаться за
помощью к диаболам.
- С чего ты взял, что все будет именно так?
- А как еще может быть?
- По-разному, - Девуар пожевал нижнюю губу.
- Посмотри в окно, Симон. Мы потеряем последние остатки
независимости.
- Много нам было проку с той независимости? А потом, в чем смысл?
Мы все равно ничего не сможем изменить. Не думаю, чтобы Координатор
Сток радовался этой конференции больше тебя, но и он здесь бессилен.
Если Земли откажется участвовать в работе конференции, союз будет
сформирован без нас, после чего нам придется воевать с остальным
человечеством и диаболами. Это, кстати, грозит всем проигнорировавшим
конференцию мирам.
- А теперь представь, что все правительства откажутся в ней
участвовать! Тогда конференция лопнет сама по себе!
- Хоть раз было такое, чтобы все человеческие правительства
сделали что-нибудь вместе? Ты так ничему и не научился, Альтмайер.
- Появились новые факторы.
- Какие например? Я знаю, что спрашивать глупо, но все равно
расскажи.
- В течение двадцати лет большая часть Галактики была закрыта для
пилотируемых людьми кораблей. Тебе это известно. Никто из нас не имеет
малейшего понятия о том, что происходит на контролируемой диаболами
территории. Между тем внутри их сферы влияния есть человеческие
колонии.
- Ну?
- Время от времени жителям этих миров удается вырваться в
свободные зоны. Правительство Земли получает сообщения, которые оно
боится публиковать. Однако не все члены правительства готовы вечно
терпеть подобную трусость. Я кое с кем встречался. Разумеется, имя
должно остаться в тайне. Так вот, у меня есть документы, Девуар,
надежные, официальные, достоверные.
- Какие? - пожал плечами Девуар и повернул настольные часы так,
чтобы Альтмайер мог видеть сверкающий металлический циферблат, на
котором резко выделялись светящиеся красные цифры. Часы показывали
22:31; когда он их поворачивал; единичка погасла, а на ее месте
засияла двойка.
- Существует планета, - сказал Альтмайер, - которую ее обитатели
называют Чу Хси. Население ее невелико: может быть, миллиона два.
Пятнадцать лет назад диаболы захватили прилегающие к ней миры, и за
все пятнадцать лет ни один пилотируемый людьми корабль не приземлился
на поверхности этой планеты. В прошлом году на ней высадились сами
диаболы. Они привезли с собой гигантские грузовые корабли, полные
сернокислого натрия и бактериальных культур, свойственных их родным
мирам.
- Что?.. Ты не заставишь меня в это поверить.
- А ты постарайся, - иронично заметил Альтмайер. - Все просто.
Сернокислый натрий растворится в океане любого мира. Затем в сернистом
океане начнут расти и размножаться соответствующие бактерии. Они будут
выделять сероводород, который заполнит все моря и атмосферу. После
этого диаболы смогут поселить там свои растения и животных, а потом
поселятся и сами. Еще одна планета окажется пригодной для диаболов и
непригодной для людей. Конечно, потребуется время, но время у них
есть. Они представляют собой объединенный народ и...
- Послушай! - Девуар раздраженно покачал пальцем. - Эти россказни
не проходят. У диаболов множество планет, они даже не знают, что с
ними делать.
- Сегодня - да. Но диаболы - это раса, которая думает о будущем.
У них высокая рождаемость, и рано или поздно они заполнят Галактику.
Представь, насколько им будет легче, если кроме них во вселенной не
будет другого разума.
- То, о чем ты рассказал, невозможно чисто с технической точки
зрения. Представь, сколько потребуется миллионов тонн сернистого
натрия, чтобы создать в океанах нужную им пропорцию?
- Очевидно, планетный запас.
- Правильно. Что же, по-твоему, они разорят один из своих миров,
чтобы создать новый? Это бессмысленно.
- Симон, Симон, в Галактике миллионы планет, по атмосферным
условиям, температуре или силе притяжения не подходящих для жизни ни
людей, ни диаболов. И многие из них чрезвычайно богаты серой.
- А что с людьми, которые жили на той планете?
- На Чу Хси? Их подвергли эвтаназии, всех, за исключением
немногих, кто успел вовремя смотаться. Полагаю, все произошло быстро и
безболезненно. Диаболы не проявляют ненужной жестокости, они просто
деятельны и исполнительны.
Альтмайер ждал. Девуар сжимал и разжимал кулак.
- Опубликуй эту новость. Распространи ее по межзвездному эфиру.
Передай документы в приемные центры различных миров. Ты сможешь это
сделать, и тогда межгалактическая конференция лопнет.
Кресло Девуара резко заскрипело. Он вскочил на ноги.
- У тебя есть доказательства?
- Ты сделаешь это?
- Я хочу видеть доказательства.
- Пойдем, - улыбнулся Альтмайер.

Его ждали в небольшой меблированной квартирке, где он проживал
последнее время. Он ничего не заметил. Он даже не обратил внимания на
небольшой автомобиль, который медленно сопровождал его на почтительном
расстоянии. Альтмайер шел опустив голову, подсчитывая сколько времени
потребуется Девуару, чтобы протолкнуть информацию через космические
глубины; как скоро приемные станции на Веге, Сантане и Центавре
распространят страшную новость по всей Галактике. Так он и вошел в
подъезд, даже не взглянув на дежуривших на лестнице парней в штатском.
И только повернув ключ в замке, он почувствовал неладное, но люди
в штатском были уже за его спиной. Альтмайер вошел в комнату и сел,
неожиданно осознав, какой же он старый. Надо любой ценой задержать их
на час десять минут, лихорадочно думал он.
Сидящий в темноте человек вытянул руку и щелкнул выключателем. В
мягком, струящемся из стен свете его круглое лицо и лысеющая седая
голова показались Альтмайеру до боли знакомыми.
- Кажется, сам Координатор оказал мне честь, - мягко сказал он.
- Мы с тобой старые друзья, Дик, - произнес Сток. - Правда,
встречаемся редко.
Альтмайер промолчал.
- У тебя хранятся кое-какие правительственные бумаги, Дик, -
сказал Сток.
- Если ты в этом уверен, Джеф, тебе придется их поискать.
Сток устало поднялся с кресла.
- Давай без героики, Дик. Хочешь, я тебе расскажу, что это за
бумаги? Это донесения о сульфации планеты Чу Хси. Не так ли?
Альтмайер взглянул на часы.
- Если ты собираешься тянуть время, то будешь сильно разочарован.
Мы знаем, где ты был, знаем, что бумаги у Девуара, и точно знаем, что
он собирается с ними делать.
Альтмайер окаменел. Тонкая кожа на его щеках задрожала.
- Давно знаете? - произнес он.
- Столько же, сколько и ты, Дик. Ты очень предсказуемый человек.
По этой причине мы тебя и использовали. Неужели ты думаешь, что
Фиксатор мог в самом деле прийти к тебе без нашего согласия?
- Не понимаю
- Правительство Земли, - сказал Сток, - не заинтересовано в
продолжении межгалактической конференции. Между тем мы не федералисты
и знаем истинную цену человечеству. Что, по-твоему, произойдет, когда
остальная часть Галактики узнает, что диаболы занимаются перегонкой
соленых океанов в серно-кислые?
Не надо, не отвечай. Ты же Дик Альтмайер, и я не сомневаюсь, что
сейчас ты закипишь благородным негодованием и провозгласишь, что все
человеческие миры тут же покинут конференцию, объединятся в любящий,
братский союз, дружно навалятся на диаболов и, конечно же, одолеют их.
Сток сделал длинную паузу, и Альтмайеру показалось, что он больше
не заговорит. Но Координатор добавил, перейдя почти на шепот:
- Чепуха. Другие миры скажут, что правительство Земли, преследуя
собственные корыстные цели, запустило фальшивку и изготовило
поддельные документы с целью срыва конференции. Диаболы станут все
отрицать, для большинства человеческих миров окажется выгоднее
поверить не нам, а им. Они вспомнят о порочности и лживости Земли,
забыв о порочности и лживости диаболов. Надеюсь, ты понимаешь, что мы
не можем выступить с подобным обвинением.
Альтмайер почувствовал себя выжатым и ненужным.
- Значит, вы остановите Девуара. Ты всегда думаешь о людях
настолько плохо, что даже самые...
- Подожди! Разве я сказал, что собираюсь останавливать Девуара? Я
только сказал, что правительство не может выступить с подобным
обвинением, и мы действительно не станем этого делать. Но обвинение
все равно прозвучит, разве что сразу после него мы арестуем тебя и
Девуара и начнем все отрицать еще активнее, чем диаболы. Тогда дело
примет другой оборот. Правительства населенных людьми миров решат, что
ради достижения собственных эгоистических целей мы пытаемся скрыть
действия диаболов и не иначе как вошли с ними в особый сговор. Этого
они испугаются по-настоящему и тут же заключат против нас союз. Против
нас - и против диаболов. Они станут настаивать на том, что
предъявленное обвинение истинно, документы настоящие... и конференция
не состоится.
- Это будет означать новую войну, - устало проговорил Альтмайер,
- причем не с нашим истинным противником. Снова люди станут убивать
друг друга, а победа, кто бы не победил, достанется диаболам.
- Войны не будет, - отрезал Сток. - Ни один мир не рискнет
напасть на Землю, пока диаболы будут на нашей стороне. Они просто
порвут с нами отношения и изменят пропагандистский уклон. Они начнут
раздувать ненависть к диаболам. Позже, если нам придется воевать с
диаболами, они, по крайней мере, сохранят нейтралитет.
"А он сильно постарел, - думал Альтмайер. - Мы все стали
стариками. Пора на покой".
- С чего ты взял, что диаболы поддержат Землю? Ты можешь обмануть
остальное человечество, сделав вид, что стараешься скрыть факты,
касающиеся планеты Чу Хси, но диаболов ты никогда не проведешь. Они ни
на секунду не поверят, что Земля в самом деле считает документы
подделкой.
- Представь себе, поверят. - Джеффри Сток поднялся. - Видишь ли,
документы на самом деле фальшивые. Диаболы только замышляют провести
сульфацию планеты, но, насколько нам известно, еще не приступили к
реализации проекта.

21 декабря 2800 года Ричард Сайама Альтмайер был посажен в тюрьму
в третий и последний раз в своей жизни. Не было ни суда, ни
определенного приговора, да и самого заключения в буквальном смысле
этого слова тоже не было. Ему ограничили право передвижения и
разрешили общаться только со строго определенным кругом чиновников. В
остальном его удобства не нарушались. Разумеется, Альтмайера лишили
доступа к средствам информации, таким образом, он не знал, что на
втором году его третьего заключения разразилась война между Землей и
диаболами. Все началось неожиданной атакой земной эскадры на флот
диаболов в районе Сириуса.

В 2802 году Джеффри Сток посетил находящегося в неволе
Альтмайера. Старик удивленно поднялся поприветствовать неожиданного
гостя.
- Хорошо выглядишь, Дик, - сказал Сток.
Сам он этим похвастаться не мог. Лицо Координатора посерело. Он
по-прежнему носил форму космического флота, но тело его давно утратило
военную выправку. Он должен был умереть через год, о чем знал и к чему
относился спокойно. "Я прожил все эти годы, теперь пришло время
умереть", - то и дело повторял про себя Сток.
Выглядевшему старше Альтмайеру предстояло прожить еще более
девяти лет.
- Рад тебя видеть, Джеф, - воскликнул он, - тем более что на сей
раз ты не сможешь меня арестовать! Я уже в тюрьме!
- Я пришел тебя освободить, если хочешь.
- С какой целью, Джеф? Ты ведь все делаешь с какой-то целью.
Нашел способ меня использовать?
- Есть идея, - по губам Стока скользнула улыбка. - Думаю, тебе
понравится. Мы воюем.
- С кем? - Альтмайер вздрогнул.
- С диаболами. Война идет уже шесть месяцев.
Альтмайер сцепил руки, пальцы его нервно переплелись.
- Ничего об этом не слышал.
- Я знаю. - Координатор заложил руки за спину и удивился, ибо они
дрожали. - Мы с тобой проделали нелегкий путь, Дик. У тебя и у меня
была одна цель... Нет, дай мне закончить. Я часто хотел объяснить тебе
свою позицию, но ты ни разу не выслушал меня до конца. Тебя могли
убедить только результаты. Мне было двадцать пять лет, Дик, когда я
впервые попал на планету диаболов. Еще тогда я понял: либо они - либо
мы.
- Я с самого начала это утверждал, - прошептал Альтмайер.
- Утверждать мало. Ты стремился к объединению человеческих
правительств против диаболов, что было политической утопией. Более
того, это оказалось бы нежелательно. Люди не диаболы. Среди диаболов
индивидуальная совесть является крайне слабым, почти несуществующим
понятием. У нас она играет довлеющую роль. У них нет такого понятия,
как политика, у нас нет ничего другого. Они не знают противоречий, у
них не может быть двух правительств. Мы никак не можем прийти к
соглашению; даже если бы мы жили на одном острове, мы бы разделили его
как минимум на три части.
Однако в наших разногласиях заключается и наша сила! Твоя
федералистская партия некогда много рассуждала о Древней Греции.
Помнишь? Но вы всегда упускали самый важный момент. Греция не смогла
объединиться, и из-за этого ее в конце концов покорили. Но даже в
состоянии раздора ей удалось разбить гигантскую империю персов.
Почему?
Да потому, что в течение столетий греческие города-государства
воевали друг с другом. Они были вынуждены совершенствовать свое боевое
мастерство и достигли не доступного персам высочайшего уровня. Это
понимали даже персы, укомплектовывавшие в последнее столетие
существования их империи наиболее боеспособные, элитные войска
греческими наемниками.
То же самое можно сказать и о небольших национальных государствах
доатомной Европы, которые за столетия непрерывных сражений довели свое
воинское искусство до того уровня, который позволил им сдерживать
многократно превосходящие их в численном отношении азиатские орды.
Это в равной степени относится и к нам. Диаболы, владеющие
гигантскими галактическими просторами, никогда не воевали. Их огромная
военная машина не имеет опыта. За последние пятьдесят лет они с грехом
пополам построили военный флот, пытаясь использовать опыт некоторых
населенных людьми миров. Человечество, с другой стороны, ожесточенно
совершенствовалось в военном искусстве. Правительства из кожи вон
лезли, чтобы опередить соперников в военной науке. У людей не было
выбора! В результате наша разобщенность привела к тому, что едва ли не
каждый из человеческих миров мог на равных сразиться с диаболами, при
условии, что ни один из других миров не выступил бы на их стороне.
Именно на предотвращение подобного хода событий и была направлена
вся земная дипломатия. До тех пор пока не существовало гарантии, что
остальные миры сохранят нейтралитет, Земля не могла начать войну с
диаболами. По той же причине мы не могли допустить единения
человеческих миров, надо было поддерживать военное соперничество. Как
только мы убедились, что после провала конференции, которая должна
была состояться два года назад, остальные миры не вступят в конфликт
на стороне диаболов, мы стали искать повода к началу военных действий.
Сегодня идет война.
Казалось, что Альтмайер застыл. Прошло немало времени, прежде чем
он смог заговорить.
- Что, если диаболы все-таки победят? - спросил он наконец.
- Не победят, - спокойно сказал Сток. - Две недели назад в бой
вступили основные силы. Армады врага были полностью уничтожены, мы
практически не понесли никаких потерь. Это при том, что они
значительно превосходили нас в численности. Мы будто сражались с
торговым флотом. Наше оружие оказалось мощнее и во много раз точнее.
Мы почти в три раза превосходим их в скорости, поскольку у нас имеются
антиакселерационные устройства, неизвестные диаболам. После сражения с
добрый десяток других населенных людьми миров решил присоединиться к
побеждающей стороне и объявил войну диаболам. Вчера диаболы запросили
перемирия. Война практически окончена, впредь диаболам придется
проживать исключительно на собственных планетах, а их дальнейшее
распространение будет осуществляться под нашим строгим контролем.
Альтмайер пробормотал что-то нечленораздельное.
- И вот теперь возникла необходимость в союзе. После разгрома
Персии греческие города-государства продолжали междоусобные войны, и
это их сгубило. Македоняне, а потом римляне завоевали их территории.
После того как Европа колонизировала Америку, отсекла часть Африки и
завоевала Азию, серия внутренних войн привела к полному упадку Европы.
Разобщенность до победы, после нее - союз! Теперь заключить его
несложно. Пусть мы добились успеха своими силами, плодами должны
воспользоваться все человеческие миры. Древний писатель Тойнби первым
указал на различие между так называемым "доминирующим меньшинством" и
"творческим меньшинством".
Теперь мы стали творческим меньшинством. Различные человеческие
правительства почти одновременно выступили за создание организации
Объединенных Миров. Более семидесяти миров заявили о желании принять
участие в первой сессии, на которой будет принята хартия Федерации.
Другие присоединятся позже, я в этом уверен. Мы хотим, чтобы ты вошел
в состав делегации Земли, Дик.
Из глаз Альтмайера потекли слезы.
- Я... я ничего не понимаю. Это... правда?
- Все обстоит именно так. Ты был гласом вопиющего в пустыне, Дик.
Ты призывал нас к объединению. Твои слова имеют огромный вес. Помнишь,
как ты сказал однажды: "Благое намерение не знает неудач".
- Нет! - воскликнул Альтмайер с неожиданной энергией. - Это твое
намерение оказалось благим.
- Ты никогда не понимал человеческой природы, Дик. - Окаменевшее
лицо Стока не выражало никаких эмоций. - Когда Объединенные Миры
станут реальностью и новые поколения мужчин и женщин обратят сквозь
столетия спокойствия и мира свои взоры к сегодняшнему дню, они
забудут, что я шел к той же, что и ты, цели. Для них я буду
символизировать войну и смерть. А вот твой идеализм и призывы к союзу
запомнятся им навсегда.
Он отвернулся, и Альтмайер едва разобрал последние слова
Координатора:
- Они прославят историю в статуях, но мне не поставят ни одной.

В Великом Суде, представляющем собой тихий оазис посреди
пятидесяти сумасшедших квадратных миль, занятых небоскребами
Объединенных Миров Галактики, есть одна статуя...